Юрий Платонычев - А дальше только океан

Мичман Серов, бывший лодочный боцман, по-медвежьи закутанный в штормовку, трубным голосом рявкал: «Р-раз!.. Р-раз!.. Р-раз!..», пока пятеро матросов медленно, черепашьими шажками, но все дальше и дальше оттаскивали по пирсу стальной конец.

— Подтя-анут! — твердо сказал Власенко, уверенный в Серове и его подчиненных.

Однако прошло немало тягостных минут, пока наконец мичман не подскочил к офицерам. Слов доклада Павлов не разобрал, но по жестам Серова понял, что дело сделано: к сторожевику уже полз толстенный тросище. Теперь все зависело от того, хватит ли у сторожевика сил.

— Все вниз! — прокричал Власенко, хорошо зная, как опасно быть рядом с натянутым тросом, На палубе остался только бывший боцман.

— Серов! — гневно затрубил Власенко в свой ладонный рупор. — Голову носить надоело?!

Бывшего боцмана голова, конечно, не обременяла, и он, не мешкая, юркнул в люк.

Вот трос натянулся, зазвенел, заскрипел: чувствовалось, что сторожевик взялся не на шутку. Но катера оставались на месте.

Павлов и Власенко глядели друг на друга. Оба думали об одном: кого бы еще просить о подмоге. Да где ее, подмогу, в этой заварухе найдешь!

Но и на сторожевике, видно, думали. Стальной конец на секунду ослаб, подергался, опять вытянулся, опять заскрежетал. Битый лед, что торосился у катеров, стал с хрустом раздвигаться. Пошло-о-о!..

Пирс приближался ходко. Власенко уже на телефоне. Надо не опоздать и вовремя крикнуть сторожевику «стоп!». Еще немного, и катера прижаты к причалу. Да не к чужому, а к своему!

Как, оказывается, хорошо жить на свете!.. Власенко окончательно приходит в себя:

— Между прочим, поздравляю вас с Новым годом!

«Верно, черт возьми! — радуется Павлов. — Семь минут первого. Вот он, Новый, и наступил!..»

— И вас с новым счастьем, Николай Захарович!

Счастье!.. Разная у него мера. Одно — большущее, необъятное, связанное, наверное, только с Родиной. Другое — поменьше, оно сугубо личное: это — любовь, семья. Но вот есть и такое: преодолел что-то трудное, вывернулся из какой-то беды — и на душе хорошо, ты тоже счастлив!..

Пока катера привязывали к пирсу, Павлов успел созвониться с дежурным:

— Как у Винокурова?

— Держится! — Натужный тенорок Самойленко еле пробивался сквозь шорохи и трески. — А у нас здесь трубу с котельной свалило. Там сейчас Рыбчевский.

— Пусть Рыбчевский мне позвонит, — сразу помрачнев, процедил Павлов. — Да и Ветров тоже.

Рыбчевский не заставил себя долго ждать и рассказал, что труба никого не задела, ничего не повредила, что котел пришлось загасить, но, мол, остальные четыре вполне справятся, что сейчас он уже заканчивает с дыркой в крыше.

Ветров позвонил немного позже:

— И вам, Виктор Федорович, всех благ!.. Рад, что управились скоро. Ждем вас.

— Дождетесь! — улыбнулся Павлов, переглянувшись с Власенко. — Сейчас еще раз проверим швартовку и тронемся в клуб. Хоть и припоздаем немного, но лучше поздно, чем…

Небольшой уютный клуб, несмотря ни на что, дышал новогодьем. Посередине пыжилась иголками нарядная елка, искусно собранная из веток кедрача. Оказалось, что соорудил ее Серов, с которым только что познакомился Павлов; он и тут постарался, хотя теперь сам и не видит, сколько веселья доставил людям. Вперемежку со сверкающими на свету шариками, колокольчиками и фонариками из густой зелени выглядывают потешные фигурки с синими воротниками. То дружеские шаржи доморощенного скульптора старшего лейтенанта Валерия Рогова — торпедиста у Власенко. Носатые и губатые куклы прямо-таки притягивают моряков. Однако оригиналы-прототипы на Рогова не обижаются, а может, и обижаются, да вида не показывают…

— Смотри, Шулейкин, это же ты!

— А по-моему, Гриня, вон там я вижу твой портрет. Вылитый.

— Скажешь! Погляди на нос!..

— Будет вам, ребята, — вступает третий, — это, конечно, я.

Телевизор, вознесенный над сценой, веселится «Голубым огоньком», вокруг елки, на столиках, дымится крутой кофе, витает вкуснейший запах пирожков с мясом, сотворенных здешним шеф-коком Пашей Куриленко.

Моряки принарядились и под рев шторма как-то особенно дружно разместились у елки. Телевизор временно приглушили: ждут, что скажет командир.

«А чего желают в таких случаях?» — вспоминал Павлов.

Рядом с ним стоял старшина Трикашный. Говорят, он сильный торпедист, завзятый шлюпочник. Придет время, посмотрим, какой он там сильный, какой завзятый, а вот что парень он симпатичный — это да! За Трикашным матрос тоже ничуть не хуже. Такой же плечистый, широкогрудый, с такой же спортивной прической. А дальше? И дальше такие же оживленные, иссеченные пургой, задубелые лица.

«Мировые парни! А я еще позволял себе думать, что не повезло с назначением, — усмехнулся Павлов. — И слова им надо сказать самые такие…»

— Мне передавали, — наконец заговорил он, — что в прошлом году вы славно потрудились, что подводники стали добром поминать наших торпедистов. Желаю вам и в наступившем году этой славы. Успеха вам в службе, друзья! Здоровья и удачи! С Новым годом!

— Ур-ра-а-а!.. — взволнованно громыхнуло в ответ, и душистый кофе показался ничуть не хуже шампанского.

Потом Дед Мороз — самый рослый моряк Наумов — блистал остроумием, оглашая поздравления со значением, потом пели песни, много песен. Особенно получилось «Раскинулось море широко». И хотя песня совсем не новогодняя, повеяло таким братством, таким теплом, таким близким показался локоть соседа, что моряки пели и невольно думали, насколько легче им живется, когда они вот так все вместе.

А утром позвонил Жилин.

— Да-а-а, — сумрачно растянул он. — На волоске пляшете, дорогие! Пойдет в том же темпе — не сносить и мне головы!.. Почему оторвало катера?

— Перетерся трос, — сдержанно объяснил Павлов.

— Почему раньше не заменили?

— Не вышел срок. Тут, я смотрю, они выходят из строя куда раньше срока…

— Только не тросы, а головы ваших подчиненных! — хрипло проговорил Жилин. В его словах звучала сама нетерпимость.

— Отмечаю, — продолжал Павлов, будто не слышал жилинского раздражения, — торпедистов Власенко и лыжников Винокурова…

— Куда там! — Эти слова Жилина резанули: смысл их и через километры дошел до Павлова мгновенно. — Как бы не пришлось награждать! Только чем?

Павлов смолчал. Конечно, может, и виноваты те, кто следил за тросами, хотя Павлов сам видел разрыв и убедился, что он свежий. Но как не ободрить матросов, которые так ловко орудовали концами, не жалели себя, спасая попавшего в беду товарища, чинили дыру в котельной — и все это в пургу, в адской кутерьме!

Лиля прижимала к подбородку платье, сшитое для Нового года, и беззвучные слезы, слезы досады, растекались по тяжелому серебристо-сиреневому шелку.