Нора Адамян - Девушка из министерства [Повести, рассказы]

Отделиться от стариков? Нехорошо будет. Люди спросят — в чем причина, что сын ушел от родных? Скажут — невестка не захотела учить племянника. Кому объяснишь? Да и жалко стариков, особенно дядю Авета. Нельзя отделиться!

Катюше уже не хотелось плакать. Она не думала о нанесенной ей обиде. Но — может быть, впервые в жизни — Катюша не знала, как поступить, что сделать. Она села прямо на землю, в душистые степные травы, и тогда заметила, что в нескольких шагах от нее стоит Сероб. Он наклонил голову и сказал обеспокоенно, заглядывая ей в лицо:

— Катюш, курнос, ты зачем сюда пришла? Ты плачешь?

Катюша с досадой мотнула головой.

— Как же, дождешься… буду я из-за тебя плакать!

Сероб улыбнулся, сел на траву, обхватил колени и заговорил спокойно и снисходительно:

— Ты не уходи из дому. Старухи всегда так… Я уеду, она не станет больше тебя ругать. Я ей скажу.

— Много на себя берешь, — отрезала Катюша сурово. — Ступай домой. Нечего за мной следом ходить.

Сероб легко поднялся с земли.

— А все-таки сознайся — баранов тебе жалко? — спросил он с вызовом.

— Тебя, дурня, мне жалко! — ответила Катюша.

Она еще посидела одна на согретой солнцем земле, повертела в руках сухую травинку. Надо было возвращаться домой.

Грикор встретил ее у входа в деревню. Он бежал ей навстречу — большой, в пыльных сапогах и рабочей рубахе.

— Катя, Катя… — говорил он, комкая ее руки в своих ладонях и нагибаясь, чтоб посмотреть ей в глаза.

— Ну, чего ты, чего? — спрашивала, смеясь сквозь слезы, Катюша.

Грикор рассказывал, как он пришел домой и испугался, что ее нет. Спросил у Кнарик: «Где Катя?» А Кнарик ответила, что мать выгнала ее из дому и Катя ушла в чем была в степь. Потом прибежал Сероб и сказал, что Катя сидит на земле и не хочет идти домой.

А Катюша слушала сбивчивые слова мужа и тихо смеялась.

— Куда я от своего дома денусь? И все это Кнарка выдумывает. Выгнала! Ну, пошумела немного… Мало ли как мать детей поругает, потом и забудет…

— Это ты верно говоришь, ах, как верно! — Обрадованный Грикор благодарно сжимал ей руки. — Но, знаешь, Катя, я тоже решил… Я все скажу, как думаю… все!

Но когда они вошли в дом, там уже был хозяин, который сказал свое слово…

— Чтоб я ни звука, ни полслова больше об этом не слышал! — стоя посреди комнаты, грозно кричал дядя Авет. — И хватит тебе причитать — я еще не умер! — цыкнул он на жену.

Потом старик повел вокруг темными глазами, задержался взглядом на Катюше и продолжал медленно, как приказ:

— Долго я баловству этому потворствовал. Теперь скажу: мне бездельников в доме не надо! Где этот мальчишка? — Он будто не видел Сероба, который стоял тут же в комнате. — Завтра утром пусть пораньше встанет, со мной на работу пойдет. Я кончил!

Но он еще не кончил, потому что повернулся к жене и сказал уже не гневно, а по-стариковски ворчливо:

— Позор мужчинам этого дома, как они своих жен распустили! Будет сегодня чай или нет?

Тетя Забел встала с места. Горе горем, а законное требование главы семьи надо было уважить. За старухой хотел выскользнуть и Сероб, но дед его окликнул:

— Хватит за бабушкину юбку держаться! Сядь за стол, как мужчина с мужчинами.

А Катюша тихонько присела во дворе на приступочке. Отсюда была видна ровная улица из сереньких, обмазанных глиной домов. «К весне в палисаднике цветов насажу, стены выбелю — всем понравится, в пример возьмут», — думала она. О серьезном думать не хотелось.

Из дома вышла Кнарик. Ей было стыдно, что она не вступилась за Катюшу и позволила невестке уйти. Кнарик не знала, как начать разговор. Катюша спросила первая:

— Что там наши делают?

Кнарик оживилась.

— Вино пьют. Дядя Авет сам Серобу налил. «Ты, говорит, теперь моя правая рука, опора моя…» — Кнарик вздохнула и на секунду примолкла. — Катя, — вдруг жалобно сказала она, — а платье ты мне сошьешь?

— Платье я тебе сошью, раз обещала. А родным человеком тебя считать не буду, пока ты свой характер не переменишь…

Катюша вернулась в дом и заглянула в большую комнату. Мужчины все еще сидели за столом. Дядя Авет рассказывал что-то забавное. Грикор, слушая отца, громко смеялся, разводил руками, качал головой.

Сероб растерянно улыбался — немного жалкий, словно общипанный…

— Иди, невестка, садись чай пить, — крикнул дядя Авет.

— Я сию минутку, — сказала Катюша.

Она забежала в свою комнату и тотчас вышла оттуда, сжимая в руке пачечку денег. Тетя Забел по-прежнему сидела на тахте, поджав ноги и ни на кого не глядя. Катюша положила деньги перед свекровью.

— Нам сегодня зарплату выдавали, — сказала она, — у вас они целее будут.

Старуха не шевельнулась.

Грикор смотрел на жену и тихонько ей подмигивал, улыбаясь всем лицом. Сероб покосился на Катюшу и потупился.

Катюша налила себе чаю в большую красную чашку.

— Передай-ка мне сахарку, Сереженька, — попросила она и с хрустом откусила кусочек.

Дядя Авет продолжал свой бесконечный рассказ:

— И вот я ему говорю: «Я дыню в бутылке вырастил, а ты простой огурец на грядке не сумел»…

Грикор восхищенно хохотал.

Катюша посмотрела на свекровь. Лицо старухи по-прежнему было суровым, но денег на тахте перед ней уже не было.

Тогда и Катюша рассмеялась весело и громко.

Приехали мы рано утром. Нас предупредили, что на станции поезд стоит всего две минуты. Катя очень волновалась — успеем ли мы выгрузиться. Но оказалось, что две минуты — это совсем не так мало. Корзина, чемодан, узел с постелью и набитые авоськи лежали кучкой на платформе маленькой станции, мы стояли рядом и ждали, когда наконец уйдет уже ненужный нам поезд. А он только шипел и отфыркивался, будто набираясь сил для новой дороги.

Когда отстукал колесами последний вагон, нам открылись поля, зубчатая темная полоса леса, стало слышно, как чирикают птицы.

— Самое поселение — это километров десять отсюда, — сказал нам старик сторож, — туда вам с вещами на машине надо.

— А бывают здесь машины?

— Бывать бывают. Только сейчас нет.

Я опечалилась. Глядя на меня, загрустила Катя. Сторож походил вокруг нас и опросил:

— А вы кто будете — отдыхающие или жители?

Когда он узнал, что я врач и еду на работу, то сразу оживился. Перенес наши вещи за станционный домик, ближе к проезжей дороге, попенял на меня за то, что я не дала телеграмму в колхоз или сельсовет, и пообещал:

— На машину я вас усажу. Тут сейчас Борис Палыч на тракторе поедет. Отвезет.

Присев на чемодан, он засучил широкую парусиновую штанину и показал мне ногу с сетью набухших синих вен.