Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

На просцениуме Б Е Л А К У Н.

БЕЛА КУН. Я, Бела Кун, один из создателей венгерской комму­нистической партии, умер во время пыток в сталинских подвалах... От меня требовали признания в том, что я шпионил для Германии по приказу моего друга Бухарина... Я не пошел на сговор с гестаповцами Ежова. За это мне выжгли папиросой глаза... Я восхищаюсь

Бухариным! Я кляну себя за то, что не вышел с ним вместе на это единоборство... Только кретины не поняли слова Бухарина: ведь только Сталин арестовал девяносто процентов участников Семнадцатого съезда! Но никакого возмущения среди масс не было! Наоборот, всенародное ликование! Галилей отрекся, но его фразу «а все-таки она вертится!» и поныне знает весь мир... С контрреволюцией надо бороться до конца, надо разрешать себе верить в чудо, которое случится в самый последний миг... Я решил погибнуть в застенке, отказался от затаенной борьбы с нашими нацистами в зале суда — и сделал ошибку... Хоть один из вас, зрителей, должен выжить, хотя вы все заложники лучшего друга советского народа, все до одного... Выживший — расскажет хотя бы трем людям про то, как боролся Бухарин, что знают трое — знает мир...

ВЫШИНСКИЙ. Бухарин, с Караханом вы говорили?

БУХАРИН. Он сообщил, что немцы требовали от нас военного союза с гитлеровской Германией.

ПРУХНЯК. Я, Прухняк, генеральный секретарь польской ком­мунистической партии. После того как Сталин подписал договор с Гитлером, нас, польских коммунистов, объявили врагами народа и английскими шпионами. Нас пытали, требуя признания, что мы хотели сорвать договор между Союзом и гитлеровским Рейхом — по заданию англичан и масонских кругов Франции... Нас расстреляли, а партию распустили... Анализируя показание Бухарина о том, что гитлеровцы хотели военного союза с ним и его друзьями, я не перестаю удивляться: за что же его судят, если Сталин подписал именно такой союз?

ВЫШИНСКИЙ. Подсудимый Плетнев, вы участвовали в убийстве Горького?

ПЛЕТНЕВ. Да.

ВЫШИНСКИЙ. Левин?

ЛЕВИН. Скажу обо всем. Мы договорились с Крючковым, секретарем Горького, о мероприятиях, вредных Алексею Максимовичу. Я ему говорил, что Горький любит прогулки. Я сказал, что надо практиковать прогулки. Горький очень любил труд, любил рубить сучья деревьев... Все это было разрешено — во вред его здоровью...

На просцениуме — КРУПСКАЯ.

КРУПСКАЯ. Я, Надежда Крупская, жена Ильича... Какое глумление над здравым смыслом! Какое презрение к народу... Когда и кому мешали прогулки и легкий физический труд?! Или — это тоже форма защиты несчастного доктора Левина? Защита самооговором... Такого еще не было в истории цивилизации...

В ЫШИНСКИЙ Левин, уточните дозировку средств.

ЛЕВИН. Он получал до сорока шприцев камфоры в день.

ВЫШИНСКИЙ. Плюс?

ЛЕВИН. Две инъекции дигалена.

ВЫШИНСКИЙ. Плюс?

ЛЕВИН. Плюс две инъекции стрихнина...

ВЫШИНСКИЙ. Итого, сорок восемь инъекций в день...

На просцениум выходит доктор В И Н О Г Р А Д О В.

ВИНОГРАДОВ. Я, доктор Виноградов, лечащий врач Горького, меня запугали до смерти в камере пыток, требуя признания в убийстве Максимыча... Свидетельствую: Горький получал три шприца в день, порою четыре... Даже один укол стрихнина — смертелен. У Сталина есть фельдшер, массирует ему простату, наверное, Адольф Виссарионович написал показания Левина со слов своего коновала... Мне теперь совершенно понятно: Левин так защищается перед потомками... Самооговор... А вы, в зале, даже не смеетесь бреду...

УЛЬРИХ. Подсудимый Буланов, подтверждаете ваши показания?

БУЛАНОВ. Да. За годы работы в качестве личного секретаря Ягоды и секретаря Наркомата внутренних дел я привык смотреть на все его глазами... О заговоре я впервые узнал в тридцать четвертом году: насильственный приход к власти путем переворота...

На просцениум выходит Т У Х А Ч Е В С К И Й.

ТУХАЧЕВСКИЙ. Я, маршал Тухачевский, расстрелян летом прошлого года... Как военный, не чуравшийся истории, хочу спросить: если среди заговорщиков был шеф разведки, контрразведки Союза, а также службы охраны Политбюро Ягода, если товарищ Енукидзе, секретарь ЦИКа, расстрелянный Сталиным три месяца назад, отвечал за безопасность Кремля — еще с восемнадцатого года, — я, заместитель министра обороны, мои друзья, командующие военными округами Уборевич, Якир, Корк, Примаков, начальник Политуправления Красной Армии Гамарник, то чего же мы тогда ждали? Чего?! Заговор не может быть длительным — это провал... Мы же не были идиотами, право... Если мы решили бы взять Кремль, мы взяли бы его за два часа... Увы, мы не позволяли себе и думать об этом... Когда Хрущев брал Берию, МВД было в руках этого мерзавца, поэтому дело спасла Красная Армия маршала Жукова... Чего ж было опасаться нам, если и НКВД и армия и безопасность Кремля были в наших руках? Несчастный, доверчивый, беспамятный народ мой... Каждый, кому не лень, может обмануть тебя, надругаться над тобою... Почему? Ну отчего нам выпала такая страшная доля?! (Тухачевский берет свою маленькую скрипку и играет трагическую каприччиозу.)

УЛЬРИХ. Подсудимый Ягода, признаете свои показания, данные на предварительном следствии?

ЯГОДА. Подтверждаю... Уже в тридцать первом году я создал в ОГПУ группу правых, куда входили начальник контрразведки Прокофьев, начальник секретно-политического отдела Молчанов, начальник экономического отдела Миронов, заместитель начальника разведки Шанин и ряд других... В январе тридцать четвертого года готовился государственный переворот с арестом состава Семнадцатого съезда...

На просцениум выходит К О Р О Л Е Н К О.

КОРОЛЕНКО. Я, русский литератор Короленко, Владимир Га­лактионов... Я думал, что не было на Руси процесса постыднее, чем дело Бейлиса... Увы, я ошибался. Такого рода «процесс» до Октября семнадцатого года был попросту невозможен... Хотя кто как не я был противником идиотства романовского самодержавия?! Только что в этом зале говорилось, что делегатов съезда арестовали не заговорщики, а именно господин Сталин! Просто какие-то лебедь, рак и щука...

На просцениум выходит БУХАРИН.

БУХАРИН. Собственно, признание Крестинского стало кульминацией процесса... Тем не менее каждый из нас, — не те провокаторы, которых посадили вместе с нами на скамью подсудимых, а истинные ленинцы, — старался защищаться диким самооговором, признанием заведомой, легко опровергаемой лжи, интонациями даже: если вы послушаете пленки и посмотрите фильм, который тайно снимала сталинская группа, вы убедитесь в правоте моих слов... Я предложил следствию компромисс: взамен на то, что признаю все предъявленные обвинения, в последнем слове все же скажу то, что считаю нужным... Я был вынужден пойти на компромисс не только потому, что речь шла о жизни жены и детей... Близких... Друзей... Учеников... Я пошел на компромисс потому, что Ежов сказал: «Будете молчать — докажем, что именно вы организовали покушение на Ленина! Вы ж с ним спорили! Спорили! Именно вы и Дзержинский были самыми неукротимыми во время Брестского мира! И Дзержинского замажем, если откажетесь признать свою связь с Троцким! И проведем процесс против Ленина, разоблачим его немецкое шпионство — даю слово, сможем провести!» Я знал — теперь смогут... Но вчитайтесь в мое последнее слово! Пожалуйста! Оно же все построено на междустрочье и недоговоре... Вы же слышали, сначала я взял на себя всю ответственность за «правотроцкистский блок»... Но дальше! Дальше! Слушайте: «Я считаю себя ответственным за величайшее и чудовищное преступление перед социалистической родиной и всем международным пролетариатом». Точка. Итак, я виноват? Да. Я позволил Сталину взобраться на верхушку пирамиды и не нашел в себе мужества убить его, когда понял, что он — контрреволюционер, предатель дела и духа Ленина. Я потом был вынужден произнести вписанную мне фразу — я, кстати, торговался с Ежовым за каждое олово, каждую запятую: «Считаю себя ответственным за вредительство», но следом я все же произ­нес: «ХОТЯ Я ЛИЧНО НЕ ПОМНЮ, ЧТОБЫ ДАВАЛ ДИРЕКТИВЫ О ВРЕДИТЕЛЬСТВЕ». Я произнес: «ПРОКУРОР УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО Я НАРАВНЕ С РЫКОВЫМ БЫЛ ОРГАНИЗАТОРОМ ШПИОНАЖА, КАКИЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА? ПОКАЗАНИЯ ШАРАНГОВИЧА, КОТОРОГО Я НЕ СЛЫХАЛ ДО ОБВИНИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ... Я КАТЕГОРИЧЕСКИ ОТВЕРГАЮ СВОЮ ПРИЧАСТНОСТЬ К УБИЙСТВУ КИРОВА, МЕНЖИНСКОГО, КУЙБЫШЕВА, ГОРЬКОГО И МАКСИМА ПЕШКОВА». Если я отверг обвинение во вредительстве, шпионаже и терроре, то в чем же я виновен? За что прошу в этом же последнем слове покарать меня? Сам прошу — не Вышинский?! Вдумайтесь в смысл следующих моих слов: «ГОЛАЯ ЛОГИКА БОРЬБЫ СОПРОВОЖДАЛАСЬ ПЕРЕРОЖДЕНИЕМ ИДЕЙ, ПЕРЕРОЖДЕНИЕМ ПСИХОЛОГИИ. ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРИМЕРЫ ТАКОГО РОДА ПЕРЕРОЖДЕНИЯ ИЗВЕСТНЫ, СТОИТ ТОЛЬКО НАЗВАТЬ БРИАНА, МУССОЛИНИ...» Муссолини был редактором самого левого социалистического журнала «Аванте». В партию его рекомендовала великая революционерка Анжелика Балабанова... Но Муссолини захотел стать дуче, то есть вождем, и он предал социализм, отшвырнул его ногой, посадил в тюрьмы своих товарищей по партии, объявил их врагами нации и стал фашистом. Похоже, а?! Слушайте дальше: «И У НАС — я имею в виду партию, страну — БЫЛО ПЕРЕРОЖ­ДЕНИЕ, КОТОРОЕ ПРИВЕЛО НАС — страну, партию, Сталина — В ЛАГЕРЬ, ОЧЕНЬ БЛИЗКИЙ ПО СВОИМ УСТАНОВКАМ К СВОЕОБРАЗНОМУ КУЛАЦКОМУ, ПРЕТОРИАНСКОМУ ФАШИЗМУ...» Как «лидер» правых, я употребил слово «кулацкий»! Но ведь смысл фразы сокрыт в ином, в «преторианском фашизме!» Тот, кто знает историю, должен понять, что «преторианцы» — это личная охрана античных тиранов, дорвавшихся до власти путем удушения республики и убийства тех, кто звал граждан к сопротивлению тирании... «Фашизм» — это синоним Сталина и его Ежовых, Молотовых, Кагановичей и Берий... Именно так, фашизм... Вы слышали показания Ягоды, когда он говорил, что я приказал ему протащить в ГПУ моих людей — начальника секретно-политического отдела Молчанова, Миронова, Шанина, Прокофьева... Фашизм — это неуважение к Личности... Только не уважая Личность, можно вписывать Ягоде эдакие откровения! Ведь именно Молчанов заставил Пятакова и Радека назвать меня на процессе тридцать седьмого года «троцкистом и диверсантом»... Геббельс призывал: «Лги, лги, что-нибудь да останется!» Увы, это правда! И если вы, собравшиеся в этом зале, не сможете или не захотите понять то, что я сейчас прокричал, вас всех ждут чудовищные испытания... Чудовищные...