Юрий Домбровский - Рождение мыши

Отец пришел к нему вечером, втянул обеими ноздрями воздух и сказал: «Ты что ж, куришь, а не проветриваешь», — проворно вскочил на стол (он был странно верток и ловок), распахнул форточку, соскочил и сел на край кровати.

— Ну, как голова? — спросил он деловито.

— Ничего, спасибо, — сконфуженно улыбнулся Костя.

Отец молча смотрел ему в глаза.

— Болит? А как тебя привезли, помнишь?

Костя покачал головой.

— Значит, и как я тебя раздевал, тоже не помнишь? — Отец внимательно, без улыбки, смотрел на него. — Что ж, с артистами пил?

— Да! — виновато ответил Костя.

— Что ж они недосмотрели? — Костя молчал. — Не хотели, наверно. Эх! — Отец вдруг положил ему руку на плечо. — Слушай, парень, ругать я тебя не собираюсь. Это, я знаю, было в первый раз, и поэтому в большую (он подчеркнул это слово), в большую вину я тебе этого не поставлю, но имей в виду: не с того ты начал. Так — извини — у тебя ни черта не получится, и мне хочется думать, что ты это уже понял, правильно?

— Да! — ответил Костя.

— Прячешь глаза, значит стыдно. Это хорошо: попробовал раз, узнал, что это такое, ну и хватит. Живешь со мной — будь человеком. Теперь вот что: от Нины Николаевны тебе привет.

— Как? — подскочил Костя.

— Лежи, лежи, — криво усмехнулся отец, — опять сорвет. А так: у нас в клубе был концерт, и она выступала, так я после подошел к ней и представился: отец такого-то, и сразу же зашел, конечно, разговор о тебе, она спросила, почему ты пропускаешь занятия, не болен ли. Я говорю: «Болен, Нина Николаевна». Она покачала головой: «Всё товарищи, наверно». Я говорю: «Да, наверно что так, Нина Николаевна». Так знаешь, что она меня спросила? «А вы не знаете, зачем он мне звонил ночью?»

— Я? — подскочил Костя.

Отец покачал головой.

— Даже и этого не помнишь? Значит, наговорил чего-нибудь. — Костю передернуло — отец положил ему ладонь на плечо. — Ну ничего, она все понимает, говорит: «случается», «он не девочка». Должен тебе сказать, очень она произвела на меня хорошее впечатление: без всяких этих актерских финтифлюшек — простая, ясная, честная. — Отец встал. — Ну, поправляйся! Я еще зайду попозже.

В эту ночь у Нины как раз сидел Николай. Когда зазвонил телефон, Нина в ночном халатике стояла над электроплиткой и сушила волосы.

— Боже мой, да кто же это? — испуганно спросила она и взглянула на лежавшие на столе часы-браслетку.

— Наверное, ошибка, — ответил Николай — он сидел за столом и читал вслух «Советское искусство». Нина посмотрела, подумала и отошла к электроплитке.

— Ну, ну, я слушаю.

Но тут снова зазвонили.

— Нет, не ошибка, — сказал Николай, — подойди, а то не дадут покоя.

Она сердито тряхнула распущенными волосами и подошла к телефону.

— Да, — сказала она и потом: — Здравствуйте! Что, что, кому передаете? (Пауза.) Да, я! Простите, кто это? — Ей что-то ответили, и она быстро, через полуоткрытую дверь, покосилась на Николая и вдруг понизила голос. — Слушайте, а почему в такое время? Вы знаете, что сейчас три?! Ну вот! — Она послушала еще. — Нет, сейчас я ничего не могу слушать. Завтра! Завтра! (Пауза.) И когда будете в другом состоянии. — Она бросила трубку и возвратилась в комнату.

— Нет, какая наглость! — сказала она, снова распуская волосы над плиткой.

— Кто это? — спросил Николай.

— Костя! — ответила она сердито.

— Ага! — улыбнулся Николай и довольно потер руки. — Значит, все-таки сбываются мои слова — пьяный?

— Ну конечно! — ответила она раздраженно, и на глазах у нее блеснули злые слезы. — Ну конечно, вдрызг пьяный!

— Но сначала вызвал тебя не он. Подошел потом?

— Да! И там еще какие-то орут!

— Сволочи! — вдруг тихо и крепко сказал Николай и встал. — Ведь поят щенка, понимаешь?

— Почему его поят? — рассердилась она. — Сам он пьет, по-моему.

— Его поят и натравливают на всякие глупости, — глядя ей в глаза, упрямо повторил Николай.

— Да кто, кто? — воскликнула она раздраженно. — Кто это спаивает, кто это натравливает? Что это за таинственные они?

— Твой Онуфриенко в первую очередь. А виновата ты.

Она нервно взглянула на него, пощупала волосы и выдернула штепсель.

— Нет, ты положительно невозможен — вот не приглянулся парень, он и будет грызть меня, как старая свекровь!

— Да ты понимаешь, что такое происходит там?! — крикнул он. — Парня накачали и заставляют звонить. А ты со своими штучками дала повод к этому. Ой, попадешь ты в историю! Ой, попадешь! Он что тебе, кажется, что-то предлагал?

— Что-то предлагал, — убито согласилась она. И вдруг взбеленилась: — Слушай, что, это все стоит обсуждения? У нас с тобой другой темы нет, наверно, да? Читай, пожалуйста!

Он взялся было опять за газету, но вдруг повернулся к ней.

— И помнишь…

— Читай! — рявкнула она со слезами в голосе и стиснула кулаки. — Читай, пожалуйста!! — Он посмотрел, пожал плечами и снова начал с первой строчки.

Она сидела перед зеркалом, заплетала волосы и думала о своем, — все это ей очень не нравилось.

Через три дня Костя оправился настолько, что мог прийти в театр. Ставился «Овод». Костя сидел в актерском фойе в костюме контрабандиста и ждал массовки, и вдруг прибежал Онуфриенко и сказал:

— А ну иди скорее к Ниночке — она тебя зовет.

— Где она? — спросил Костя, холодея, и встал.

— У себя! Смотри ж, не ударь в грязь лицом.

— Слушай, кто ей тогда звонил? — спросил Костя.

— Здравствуйте, я ваша тетя! — насмешливо поклонился Онуфриенко. — А сам как будто не помнишь? А-а, брось притворяться — не люблю!

У Кости даже в глазах потемнело.

— Мне нечего притворяться, я ничего не знаю.

— Ну-у! — потянул Онуфриенко и остановился. — Как будто? А не помнишь, как после этого ты бросился к Софе — «Она меня не любит — кусай меня насмерть, гадина!» Чучело вырвали, так он с лестницы прыгнул и растянулся. И в снегу лежит, со звездами беседует. Еле-еле ведь унесли.

Костя молчал и дико смотрел на него. Онуфриенко вдруг ударил его по плечу:

— Ну вот, видишь, что бы было, если бы не я! Я же вовремя нажал рычаг, и она ничего не услышала. Ты уж орал в пустую трубку. Понимаешь? — Костя все молчал. — Она тебя любит, а это единственное, что важно, иди к ней и говори смело — и скорее! Софа будет ждать.

Нина ходила по уборной. Она была так рассержена ночным звонком, что не выдержала и пожаловалась Ленке, а та ей еще поддала жару: «Обязательно позови и отругай! Еще новое дело — он будет по ночам звонить! Обнаглел!»

Но Костя зашел такой помятый, несчастный, так он потерянно остановился у порога, что у нее язык не повернулся для серьезного разговора.

Однако и прежней она быть с ним не могла.

— Ох и вид же у вас, — сухо сказала она. — Вы посмотрите в зеркало — зеленый, больной, под глазами синева! Зачем вы встали? Вы же лежали.