Анатолий Кузнецов - Селенга

— Давайте быстрее! — сказал доктор.

«Ага, и этого мало», — отметил Вахрушев; хорошее настроение его сразу сменилось досадой.

— А что там стряслось?

— Я говорю: нельзя ли побыстрее? Что мы ползем, как трусливая черепаха?

— А что там стряслось? — зло закричал Алексей.

— Где?

— В Павлихе, где ж еще!

— Женщина рожает.

— Тьфу! — изумленно выругался Вахрушев. — Знал бы, не поехал!

— Почему?

— Мало их, дур, на свете, каждую спасай.

— Ну, это вы напрасно…

— Что?

— Это вы напрасно! — отчужденно сказал врач.

— А что она думала раньше? Досиделась до распутицы!

— Послушай ты, пацан! — вдруг зло сказал врач. — Это не твое и не мое дело. Едем помогать, а рассуждать будем потом.

Он отвернулся и стал смотреть в воду.

Вахрушев только раскрыл рот, но озадаченно смолчал. «А мастер, мастер-то негодяй, сказал: человек при смерти…» — подумал он с невыразимой обидой от того, что его так бессовестно надули, погнали утомленного в ночь ради обыденного, ничтожного случая, за который премии не дадут, а эта очкастая сопля еще осадила его высокомерно… Встретился бы с ним на другой дорожке, дал бы по фасаду так, чтоб только мокрое место, — а тут изволь вези его, пижона собачьего.

Впереди что-то забелело, фара ощупала невысокий подъем суши и бурую полосу дороги, вынырнувшей из-под воды. Алексей даже крякнул от удовлетворения и гордости: он провел идеально правильно, не сбившись ни на метр. Но разве тут кто-нибудь мог понять и оценить это!

Он включил на полную. Неуклюжий бульдозер, ревя, бросаясь лепешками грязи, помечался по равнине победно, как танк.

Врач откинулся на спинку, закрыл глаза. Он смахивал на покойника — так было резко и бледно его лицо. Вахрушев боялся покойников.

— Эй, да вы не больной? — толкнул он соседа в бок.

— Что такое? — недовольно поднял тот голову.

— Глядите, вывалитесь!

— Ладно.

— Не спите, говорю!

— Да я не сплю.

— Послушайте, а ведь вы врете, что люди будут жить пятьсот лет!

— Нет, все к тому идет. Но только не скоро.

— Мы никак не доживем?

— Нет.

— Жаль.

— Что?

— Жаль говорю!

— А!..

От неожиданного толика доктор повалился на ветровое стекло. Вахрушев резко, панически затормозил: прямо перед радиатором была река. Неизвестно, откуда она взялась, мутная, фантастическая, и дорога опять нырнула под воду, причем фара едва освещала далекий смутный берег, какие-то камни на нем. Моста не имелось — то ли его затопило, снесло, то ли здесь летом был всего какой-нибудь худой ручьишко с куриным бродом.

Вахрушев нашел длинную хворостину, попробовал измерить глубину. Быстрая вода рвала хворостину из рук.

— Мать честная… — пробормотал Алексей. — Ну, говорил я! Все, доктор. Не знаю, как вам, а мне моя шкура дорога, разворачиваю обратно. Так и скажем: не прошли.

Врач высунул из кабины свою очкастую голову, посмотрел на мутные потоки.

— Дело ваше, — сказал он сухо, официально. — Но я лгать не буду.

— Ступай на радиатор… твою мать! — взревел Вахрушев. — Меряй глубину! Сиди и меряй мне! Если зальет, останешься тут один кукарекать. Я уйду.

Очкарик поспешно, даже слишком поспешно покарабкался на радиатор. Там не за что было держаться, он встал «а колени и ухватился за фару.

С длинной, кривой хворостиной, с которой капала вода, в своих двух пальто и калошах он представлял собой нелепое зрелище на носу бульдозера. Когда машина резко двинулась, он едва не соскользнул.

Дурацкая фигура закрывала бульдозеристу видимость, но ему некогда было думать о чем-либо, кроме осторожного продвижения да мокрой хворостины, которая в руке доктора опускалась опасно глубоко, но нащупывала дно, взлетала, переносилась дальше. Вода булькала, бурлила вокруг. То ли от головокружения, то ли от страха доктор часто поправлял очки. Но измерял он глубину исправно, помахивая рукой: давай еще чуть!

Благополучно миновали две или три ямы. Тыкались в разных направлениях, отыскивая, где помельче. Однажды Вахрушев оглянулся, и сердце заколотилось: они еще не достигли середины, а вода уже была «на пределе».

На гусеницы цеплялась солома, гнилая картофельная ботва, которую кучами несла вода. Алексей зажмурился: ему захотелось рвануть во всю прыть — будь что будет. И только то, что врач мог слететь, удержало его.

Наконец дно стало подниматься. Добрый мученик, железный зверь, неся на себе хвосты ботвы, поднялся, прошлепал последние метры и вышел на берег. Доктор выпрямился, снял очки и далеко отбросил хворостину. Руки у него по самые локти были мокрые.

Алексей подождал, пока доктор усядется, снял свои рукавицы, предложил:

— На, погрейся покуда.

— Не надо.

— Погрейся, а то закоченеют лапы, они тебе еще пригодятся, думаю. Тебя как звать-то?

— Александром.

— Меня Алехой. Давно врачуешь?

— Недавно. Третий год. А что?

— Гляди ты! Это где, в поликлинике?

— Да там, в поселке.

— А по специальности?

— Нас там всего двое, случается на все руки. Я вообще терапевт, но тут ничего не поймешь, все перепуталось.

— И ведь учился где небось?

— В Москве.

— Ну-у! И что это у вас, все такие дотошные?

— Что?

— Говорю: все в колхозы поехали?

— Многие.

— А кое-кто и остался? А?

Парень промолчал, тихонько потирая руки в рукавицах. А у Вахрушева настроение подпрыгнуло, он все подбавлял и подбавлял ходу.

— Слышь, Шура, а они-то небось, сволочи, и не знают, что это такое, а? Каково порох-то нюхают, ха-ха!

Врач странно посмотрел на него, но не ответил опять, возможно, не расслышал как следует.

Машина лязгала так, что звон стоял в ушах. Твердая дорога бойко бежала под гусеницы, мотор работал хорошо.

— Да, Шура, рано все-таки мы родились! — крикнул Алексей, оборачиваясь с улыбкой. — Здорово бы лет через сто!

Врач отмахнулся рукой. Вахрушев не понял его, но решил, что тот с ним согласен, хотя могло быть и наоборот.

Местность все поднималась, и вдруг запахло землей. Земля пробуждалась, прогревалась на солнечных сторонах пригорков, подсыхала, несмотря на холода и заморозки, туманы и слякоть. Запах этот нес в себе что-то щемящее, смутно будоражащее, напоминающее о чем-то таком, чего, может, никогда и не было, но о чем мучительно хотелось вспомнить.

По крайней мере так казалось Вахрушеву; он сдвинул шапку на затылок и раздул ноздри, настороженно принюхиваясь, как молодой, крепкий пес. Доктор, видимо, тоже забеспокоился; он протер перед собой стекло, и все смотрел, смотрел вперед, потом высунулся из кабины, долго вглядывался в темноту, но не различил ничего.

Неизвестно, понял ли он, что это просто пахнет земля.

— Стоп, — оказал наконец Вахрушев. — Позволь мне хоть пожрать. Не могу больше, все кишки слиплись.