Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

Теперь, проезжая трамваем № 7 по улице Миколы Шпака, я неизменно вспоминаю кудрявого, голубоглазого поэта. А на бульваре Шевченко я запомнил ту скамью. Иногда вечером, усталый, присяду здесь — и вот уж в обратной перспективе меняется время, и, окруженный молодыми товарищами, Максим Рыльский тепло и внимательно смотрит на поэта Миколу Шпака и говорит твердо: «Да, в это я верю, Коля».

Выслеженный предателем, Микола Шпак был схвачен агентами гестапо и немедленно расстрелян, там же, на Большой Подвальной, неподалеку от Клуба писателей, где мы вместе получали оружие, когда уходили на фронт. Он был отважным солдатом.

На Воронежском фронте, находясь в Шестой армии, я получил от Максима Рыльского письмо. Не знаю, как ему стал известен номер моей полевой почты. Письмо было теплое, проникнутое доброй заботой. Но прежде чем мне его передали, кто-то из моих товарищей полюбопытствовал — распечатал конверт. По-видимому, прочитал письмо не один человек: в редакции армейской газеты в тот день меня встретили как именинника.

Правда, редактор, майор, человек властный и щепетильный, спросил тоном обиды:

— Почему вы скрывали, что в дружбе с Максимом Рыльским?

— Вы могли подумать, будто похваляюсь.

— А подумал я другое: молчали из гордости.

Пожилой солдат-наборщик пришел ко мне с книжкой стихов Рыльского.

— Надпишите на память: буду беречь.

— Но, мил человек, ведь я не автор этой книги!

— А вы напишите: от друга Максима Рыльского — это все равно.

— И «от друга» не пишут. Лучше пошлите книжку Максиму Рыльскому, я дам адрес и попрошу автограф для вас.

Солдат браво пристукнул каблуками.

— Идея!.. Сейчас же смастерю пакет.

Пришли из армейского ансамбля солдатской песни и пляски.

— Нужно «вкомпоновать» стихи Рыльского в нашу программу: ведь начали освобождать Украину. Какие у него самые сильные?

— Да у него много сильных стихов.

— Ну, а самые наилучшие?

— Он как-то говорил мне, что «самых наилучших» еще не написал.

Смуглый паренек, завлит, молвил со знанием дела:

— Значит, на подходе? Что ж, и те, что на подходе, — подходящие. Давай отбирать.

Ночью в хатенку, где я обитал, постучался заместитель редактора:

— А что, если мы напечатаем то письмо в газете?

— Но ведь оно личное.

— Неважно. В нем дух советского патриотизма, уверенность в победе, партийность и любовь к солдату.

— Без разрешения автора — не согласен. Лучше давайте напечатаем его стихи и пошлем ему экземпляр газеты. Не просто пошлем, а еще попросим для нашей газеты новые стихи.

Заместитель редактора согласился, однако связываться с: Рыльским по почте не пришлось: меня вызвали в Военный совет армии и вручили командировочное предписание и два письма: одно в Среднеазиатский военный округ, в Ташкент, другое в Уфу — Максиму Фадеевичу Рыльскому.

Времени мне давалось «в обрез», и, добравшись самолетом до Ташкента за один день, выполнив задание, я через три дня уже находился в Уфе.

Мой багаж состоял из довольно объемистой рукописи — в 500 страниц, буханки хлеба и пачки махорки. Рукопись повествовала о славных ратных делах воинов Шестой армии в период активной обороны на Дону и в наступлении. Армейские газетчики любовно собрали многочисленные эпизоды поистине беззаветных подвигов, свершенных нашими воинами в боях, систематизировали материал, отсеяли все лишнее, и получилось волнующее, правдивое и поучительное повествование.

С этой рукописью мне и надлежало обратиться к Максиму Фадеевичу Рыльскому, в то время председателю Союза писателей Украины.

В гостинице «Башкирия», перед дверью номера, в котором он жил, меня поспешно остановила коридорная.

— Академик отдыхает… Знаете, он работал всю ночь.

— Академик?

— Да, нужно пожалеть его: он устал.

Дверь широко распахнулась, и знакомый веселый голос спросил:

— Кто это устал?.. И кого вы останавливаете? Фронтовика?..

Мы долго стояли, обнявшись, в коридоре.

Номерок, в котором жил Рыльский, был маленький, тесный, не повернуться. Он жил здесь не один — с женой, сыном и племянницей. На подоконнике, на тумбочке, в углу, на полу столбами стояли книги. Не зная, куда меня усадить, убирая со стула какие-то рукописи, Максим Фадеевич посмеивался:

— Ну и купе! Главная беда, что нет боковых полок. Правда, мне предлагали перейти в другой номер, на три персоны, да я уже привык: в тесноте, но не в обиде.

— Максим Фадеевич, вы… академик?

Он строго посмотрел перед собой.

— Так. Хотите поздравить? Спасибо. Что ж, это значит — больше работать. Высокое звание — высокие обязанности и труд. Однако рассказывайте о фронтовых делах. Вы уже на Украине! Чудесно… Я тоже собираюсь в путь. Уверен, что скоро увидимся в Киеве.

Он заметил мой сверток.

— Рукопись?.. Так. Расскажите и о ней.

Слушал он с интересом, не прерывая ни словом; взял рукопись, осторожно разрезал шнур и стал медленно листать страницы.

— Вижу, что дело хорошее: книга создавалась в боях. Однако мне нужно внимательно ее прочесть, а время… ой, как загружено время!

— Признаться, Максим Фадеевич, я этого и опасался.

Он бережно закрыл папку и положил рукопись на подоконник.

— Это мой рабочий «стол». Завтра обсудим рукопись.

— Завтра? В ней пятьсот страниц.

— Если написано интересно и содержательно, количество страниц — не в счет.

Я попросил разрешения закурить, оторвал клочок газеты.

— Махорочка? — спросил он, смеясь глазами. — Фронтовая? — И, положив передо мной пачку папирос, тоже оторвал клочок газеты; свернул цигарку, закурил. — «Фимиам», скажем прямо, не для академии…

До поздней ночи вели мы разговор о фронте, о встречах наших воинов на отвоеванной земле; курили с академиком злую махру, пили чай с фронтовым хлебом, и Рыльский тут же надписал новую книгу стихов солдату-наборщику и дал для солдатского ансамбля песню. За полночь, уходя от него в общежитие коменданта, я мысленно высчитывал время: прочтет ли он рукопись через неделю?

А в десять утра, когда я постучался к Рыльскому, он открыл мне, бодрый, побритый, свежий, и лишь едва различимые тени усталости лежали под глазами.

— Люблю аккуратность, — улыбаясь, сказал он. — Было условлено в десять, и я уже поглядывал на часы. Правда, случилась небольшая помеха: «Известия» попросили стихи, я уже передал их корреспонденту. Местная газета тоже попросила стихи — только что отправил. А что касается рукописи: прочитал от строки до строки. Будет интересная книга. Однако на полях вы увидите множество моих пометок, из чего следует, что необходима тщательная редактура.

— Когда же вы, Максим Фадеевич, успели прочесть рукопись?

Он небрежно махнул рукой.