Алексей Бондин - Лога

Раз утром Макар, собираясь куда-то уходить, нечаянно выронил из кармана брюк кисет и спички. Яков быстрым движением поднял:

— Это что у тебя?.. Вот как?.. Табашничать зачал. Экая ты, страмина!

— А тебе жалко?

— Не жалко, а убывает. Никто у нас в родстве еще этим дерьмом не занимался. У меня в избе не кури, а убирайся на улицу. Совсем бы запретил, да боязно. Крадче будешь курить, заронишь еще… Нашли чего-то доброго в табаке. Тьфу!

А мать, оставшись наедине с сыном, тихонько подсела к нему.

— Ты, Макарушка, отцу-то не говори, ты лучше мне отдай. Я лучше сохраню, а он ведь все равно прошаромыжит. Мало ли, — целые дома прошаромыжил.

Макар изумленно посмотрел на мать.

— Чего тебе дай?..

— А деньги-то!..

— Какие деньги?

— Ну, что-то, сынок, уж своей-то матери не скажешь. Думаешь, я не знаю? Знаю, все знаю. Куда, кому сдаешь… Трегубовым… золото-то?

— Какое золото?

— Ой, не хитри! Грешно перед матерью хитрить.

Полинарья шутя взяла сына за густые черные волосы и дернула.

— Уй-ты, прокурат, право! Ну, хоть на фартучишко дай, на ситцевенький.

— Да нету, мама, у меня денег!

— А куда от отца-то с прииска ходишь?

— Ну, мало ли куда!

— Вот-те славно! Ты эк матери отвечаешь?

— Ну и только! Заробим — не ситцевый, а кашемировый фартук сошью, а сейчас нету.

— Ну; погоди, ужо поймаю я тебя.

Она, улыбаясь, смотрела на Макара снизу вверх.

— Экий ведь ты какой стал — выше меня. Весь в дядю Федора растешь. Экой же — гвардеец!

Макар сшил себе рубаху из яркокрасного Манчестера, вышитую фисташками, и черные плисовые шаровары. В высоких, с набором гармонией, сапогах, прибоченя на голове черный широковерхний суконный картуз, щеголял он по праздникам в артели холостяжника, помахивая берестяной тростью.

Полинарья говорила Якову:

— Отец, гляди-ка, у нас сын-от от всех чище парень, а?..

— Чистяк-то чистяк, да вот где он денег берет на свои наряды?

— А ну и пусть!., на дело они у него идут!

— Да ты чего! Потатчица! У тебя одни речи!

Утром в праздник, пока Макар еще спал, Яков запустил руку в карманы новых шаровар сына, висевших на стене, и нашел там пятирублевую бумажку. Глаза его радостно блеснули.

— Мать, смотри-ка, куда дело-то пошло?

Он положил кредитку обратно. Когда же Макар сел за стол завтракать, Яков, будто ничего не подозревая, сказал сыну:

— Макар, ты дай-ка мне Денег, рублишек пять, хлеба надо покупать.

Макар так же спокойно, как и отец, достал деньги из кармана, подал ему.

— Где взял?..

— Где взял там еще много!

— Это отцу-то так говоришь?

— А как надо? — улыбаясь, спросил Макар.

— Отец я тебе или нет? Пою-кормлю тебя?..

— И обязан…

— Это как надо понимать? — сдвинул брови Яков.

— А так! Я ведь не просил тебя, чтобы ты меня на свет рожал. Ну, а раз родил — воспитывай!

Такие речи сына покоробили Якова.

— Мы и мыслей таких не держали раньше, кои ты говоришь! Родителей почитали, как бога.

— Ну, залезай на божницу, я буду молиться на тебя.

— Ой!.. Вон как!

Якову захотелось выругать сына, но он сдержался и, свернув пятирублевку, сунул ее в карман.

Вскоре после этого разговора Макара привезли домой пьяного. Лицо его было красное, а глаза пустые, хмельные. Выпятив грудь, подняв брови, он шумно ввалился в избу.

— Тятя!.. Вот я!.. Видишь?..

— Вижу, вижу, — ласково и зловеще сказал Яков. Вытянув шею, он шел, точно подкрадываясь к сыну. — Молодец!.. Как стелька!

— А что?..

— Из каких это видов-то нахлестался? Богата-бога-тина!

— А-а!.. не твое дело!

— Я вот знаю, чье дело. Я вот покажу тебе, чье дело!

Яков звонко ударил сына по щеке.

— Ты еще не отбился от моих рук!.. Я еще эких, как ты, десяток уберу!

Глаза Макара сверкнули. Он, как зверь, зарычал.

— Тятя!.. Ты… ты бьешь меня?!

— Да, бью!.. Отец бьет — уму разуму учит…

— А я тебе скажу, чтобы это было в первые и последние… Слышь?

— Ну, не хропай, молодец!

Макар скрипнул зубами и стукнув кулаком по столу, заплакал.

— Ну, ладно, тятя! Ладно!..

— Ладно, ладно, богата-богатина. Тут нужда заела, а он на-ка тебе, что выдумал.

Макар поднял глаза, полные слез, на отца и, ударив себя кулаком в грудь, крикнул:

— Тятя! Из-за тебя я сегодня слезы пролил… Тятя?! А ты думаешь, я не богатый?..

— Ну, как же! Видать по втокам по твоим!

— Тятя!.. Ты меня не выводи из терпенья!..

Макар тяжело поднялся. Покачиваясь, он запустил руку в карман и вытащил горсть денег.

— Нате! — крикнул он, бросив деньги на пол.

По полу покатились золотые и серебряные монеты. Яков остолбенел. Он наклонился, поймал пятирублевый золотой и стал торопливо бегать по избе, собирать серебро и золото. Макар, покачиваясь, исподлобья следил за отцом.

Полинарья тоже подняла две серебрушки, но Яков, заметив это, кинулся к ней:

— Отдай!

— Да хоть на дрожжи мне!

— Отдай!!!

— Да на ты, подавись ты, кобель шелудивый, — сердито сказала Полинарья, сунув деньги в горсть мужу.

— Мама!.. — крикнул Макар, — дам я тебе денег, не тронь эти… Пусть берет.

Он достал из кармана десятирублевую бумажку и сунул матери.

— На-на! Ты фартук просила — сшей-вышивай!.. Тятя! Выпьем!

Яков сразу смяк. Он пристыженно заговорил с сыном.

— Макар, бог с тобой! Окстись!

— А я хочу… С тобой хочу!..

Макар достал из кармана бутылку.

— Варна-ак! Да, ты что это, с ума сошел? — улыбаясь, проговорил Яков, пряча деньги в карман. — Ну-ка, мать, дай чего-нибудь перекусить… капустки, что ли, там!

Макар сам не пил. Он наливал стакан за стаканом отцу, который, ласково глядя на сына, говорил:

— Ежели я тебя ударил — стерпи, потому отец бьет. Я, сынок, женатый уж был, а меня отец — твой дедушка Елизар, — мало того, что дома вздувал, как Сидорову козу, так еще в волости два раза выпорол.

— А я не хочу. Я тебе, тятя, еще раз говорю, чтобы это в последний раз… Опоздали вы нас бить. Вот… Да!.. А… а ты, тятя, давай строй дом, ломай этот балаган.

— На вши, что ли, строить-то?

— А я тебе говорю — строй. Эх, жители!.. Кроме худых штанов ничего не нажили!

Яков, как ужаленный, привскочил на месте.

— Эх, ты!.. Да… я!.. Да… у меня!.. У меня двухэтажные дома бывали… Хоромы были… Кони были… Как звери… Только сядешь, крикнешь — грабят, мол!.. — башку на плечах держи.

— Врешь ты, тятя!..

— Я вру?.. Это отец твой врет?! Мимо моих домов-то ходишь?

— Где? По этому порядку, что ли? Никитки Сурикова?.. Врешь ты, тятя!..

— Мало ли что было, да сплыло, — язвительно крикнула из кухни Полинарья.

— Эх, вы!

Яков, захлебываясь, доказывал:

— Да я… Да я! И нищим был, и в золоте ходил. На Патраковой улице, где живут Лапенки, чей был дом? Мой!.. А на Ключевской, где живут Назаровы, чей был?.. Мой!.. Эх вы!.. В Троицкой церкви риза на Николе-чудотворце чья? Моя. Я одел Николу-угодника. Больше тыщи в ризу-то уторкал. Да я… Да я… Однова на базаре все шубы скупил…