Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

— Пушки на всякий случай к готовности, — чуть слышно проговорил Головнин.

На рассвете к трапу «Дианы» подошла английская шлюпка. Рослый детина в чине лейтенанта, держа у груди пакет, поднялся на палубу и спросил командира. Головнин ответил на приветствие, принял пакет, здесь же прочитал письмо Корбета… Какая честь! Оказывается, капитан Корбет тоже его узнал и только по недостатку времени отказал себе в удовольствии пожать мужественную руку русскому боевому соратнику. Впрочем, капитан будет иметь это удовольствие еще сегодня, если Головнин соизволит приехать к нему.

Подчеркнуто учтивый тон письма не удивил и не обманул капитана «Дианы». Он знал эти «изящные» манеры английских аристократов. Даже когда они вешали захваченных наполеоновских солдат, руководивший казнью офицер приговаривал:

— Извините, господа, но одну минутку вам будет неприятно…

Будто о чем-то второстепенном, в конце своего письма Корбет сообщал, что посланный им офицер останется на шлюпе, так как до прибытия командора судно будет считаться задержанным.

Головнин не задавал английскому лейтенанту вопросов. Все было ясно. При встрече с Корбетом он выяснит обстоятельно, есть ли надежда на освобождение шлюпа. Он кивнул англичанину!

— Хорошо. Можете оставаться.

Два незначительных эпизода, которые произошли, вернее, неприметно промелькнули в это утро, Головнин вспомнил намного позже. Теперь он не счел их заслуживающими внимания. Однако еще здесь, в Саймонс-Бее, ему следовало бы внимательнее присмотреться к невысокому, юркому, с холеным, по-девичьи нежным лицом человеку, служившему на «Диане» в чине мичмана. Это был обрусевший немец, мичман Мур.

Присланный Корбетом лейтенант, как видно, сразу же почувствовал себя на задержанном корабле хозяином. Для начала он решил осмотреть судно и неторопливо двинулся в сторону носовой части, но откуда-то из-за пристройки прямо перед ним встали два дюжих матроса. Хмурые лица, плечи, будто литые из чугуна, руки запущены в карманы.

— Освободите дорогу, — приказал лейтенант.

Старший матрос покачал головой и ответил по-русски:

— Не понимаю…

Лишь мельком, издали, Головнин приметил эту сценку: два рослых, невозмутимо спокойных матроса и перед ними растерявшийся англичанин. Откуда-то появился мичман Мур. Он бросился к матросам, грозя кулаками:

— Пр-р-ропустить!..

Матросы нехотя отступили в сторону. Угодливо кланяясь англичанину, шагая, как в танце, замедленно и на носках, мичман Мур повел незваного гостя вдоль палубы шлюпа.

«И что он так лебезит?» — подумал Головнин, впервые заметив вкрадчивые манеры Мура, но, впрочем, тут же позабыл о малом происшествии, у него, командира корабля, теперь появилось одно неотложное задание.

Он открыл свою каюту и достал из ящика письменного стола пакет с инструкцией Адмиралтейской коллегии. Инструкция была секретной. Этот порядок существовал уже не первый десяток лет: какой бы державе не принадлежал корабль, в случае, если он отправлялся в плавание для открытий, инструкция всегда являлась тайной, доверенной только капитану. А теперь этот секретный документ Головнин должен был уничтожить, сохранив в памяти его содержание.

Он развернул гладкий, плотный лист гербовой бумаги, быстро пробежал глазами текст…

Огонек был трепетный и синий и очень робко коснулся уголка развернутого листа. Потом бумага задымилась и вспыхнула жадным пламенем, и когда документ уже догорал, Головнин не увидел, но почувствовал, что кто-то стоит сзади… Он обернулся. За раскрытой дверью каюты стоял Мур.

— Что вам угодно? — строго спросил Головнин.

Тонкие губы мичмана покривились; глаза смотрели и вкрадчиво, и испытующе.

— Я испугался… Я думал… Я увидел дым…

— Не беспокойтесь, Мур. Я сжег секретный документ.

— Секретный? Это какой же?..

Головнин усмехнулся. Ему показалось потешным испуганное лицо мичмана.

— Какой? Я уже сказал вам: секретный. Можете успокоиться. Пожар кораблю не грозит.

Не думал капитан «Дианы», что позже ему доведется с горечью вспомнить этот мимолетный эпизод.

…На своем фрегате «Нереида» капитан Корбет встретил русского гостя учтиво и даже торжественно. Два офицера у верхней площадки трапа салютовали вскинутыми шпагами. Палуба, однако, была пустынна; как видно, капитан распорядился, чтобы экипаж не проявлял любопытства.

Они прошли в офицерский салон, где уже был накрыт обеденный стол. На это свидание Корбет не пригласил никого из офицеров. Только молчаливый служитель стоял у буфета, вытянувшись и почтительно опустив голову.

— Мой боевой друг! — внезапно преображаясь, воскликнул Корбет и взял руку Головнина обеими руками. — Кто из нас еще недавно мог бы подумать, что эта встреча произойдет на самом краю земли и при таких печальных обстоятельствах? Не странно ли, право, что мы, друзья, испытанные огнем, сегодня являемся врагами? Странно.

Невероятно! Вот человек, сражавшийся под флагом самого Нельсона, и ныне этот человек — мой противник.

— Конечно, странно, — согласился Головнин. — Но, помнится, лорд Маркерр как-то говорил, что англичане нигде и никогда не забывают своих друзей. Пусть времена переменились, все же у меня никто не отнимет памяти о тех годах, которые я отдал британскому флоту.

На короткое время капитан Корбет задумался. Гладко выбритое, одутловатое лицо его стало печальным. Только глаза смотрели настороженно, будто выглядывали из засады, — в них был какой-то невысказанный вопрос. Неожиданно, сразу превращаясь в лихого малого, он стукнул кулаком по столу так, что посуда пронзительно задребезжала, и схватил ближайшую бутылку.

— Прочь нынешние печальнее дела! Вспомним, друг, славную битву у Тулона…

— Однако, — заметил Головнин — я прибыл к вам, чтобы выяснить именно печальную сторону дела, имею пропуск английского правительства. Разве этого недостаточно, чтобы я мог спокойно встать под паруса?

Корбет неторопливо наполнил бокалы.

— Будем вполне откровенны, мой друг. Вы отбыли из Англии до объявления войны. Это может означать, что ваш пропуск механически утратил силу. Я не знаю, какое решение примет командор Роулей, но если бы я был на его месте. Тут капитан Корбет отпил несколько глотков, потом закурил, отодвинув тарелку, и заключил решительно: — Я отпустил бы вас. Да, отпустил. Я вам поверил бы на честное слово.

— Благодарю, — сказал Головнин, подумав, что капитан ведет себя слишком уж артистически: этот возвышенный тон, и суровое выражение лица, и этот жест — рука, положенная на сердце.

— Но я не могу этого сделать, — вздыхая, заключил Корбет. — Я только подчиненный. Я не могу иначе рассматривать ваше судно, как военное судно неприятельской державы. И не могу позволить, чтобы вы поднимали российский флаг. Это было бы оскорблением нашей короны: в английской военной бухте и вдруг неприятельский флаг! Вы можете оставить вымпел, это будет означать, что судно еще не является призом.