Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

Нет, не забылась ни одна подробность пережитого, уверенно скользило по бумаге перо — в скромной комнатушке, снятой на время, до самого рассвета не гасли свечи…

В следующем, 1815 году в одном из лучших русских журналов «Сын отечества» Головнин рассказал о своем путешествии в Японию… А еще через год «Записки флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812, 1813 годах с приобщением замечаний его о Японском государстве и народе» вышли отдельной книгой.

Никогда не помышлял Головнин о каком-либо литературном успехе; этот труд он считал своим долгом: в России, да и в Европе, так мало знали о далекой восточной стране, — он должен был развеять и домыслы миссионеров и легенды голландских торгашей.

Но книга безвестного флота капитана прогремела на весь Петербург, на всю Россию, на всю Европу. Она была переведена почти на все европейские языки, и было отчего растеряться скромному капитану; у подъезда дома, в котором он жил, толпами собиралась морская молодежь, и каждый из этих юношей считал высокой честью знакомство с героем мореходом.

Свободное время Головнин проводил в семье Степана Лутковского, бывшего екатерининского офицера, с которым познакомился вскоре по возвращении в Петербург. Сыновья Лутковского учились в Морском корпусе; для них Головнин был не только пытливым исследователем, искусным моряком, но и романтичным героем, открывателем далеких, неведомых земель… Случалось, они засиживались у камина допоздна и Головнин «дочитывал» молодым морякам те, оставшиеся нерасшифрованными для книги, узелки, которые по-прежнему бережно хранил в нагрудном кармане. Мог ли подумать в плену, на Мацмае, Головнин, что эта цветная прядь, свидетельница бессонных ночей, горьких дум, тоски и страданий, станет свидетельницей и его счастья… Сестра Лутковских, синеглазая белокурая Дуня, молча восторженно слушала капитана. Однажды она сказала:

— Завидую своим братьям… Скоро они получат назначение на корабли и отправятся в рейс. Жаль, что мне не судилась такая же судьба…

Он слышал, как громче и чаще ударило сердце.

— А вспомните, Дуня, спутницу русского морехода Григория Ивановича Шелихова — Наталью… Она не устрашилась дальней дороги: вместе с ним ушла за океан и жила на острове Кадьяке.

— То была Наталья Шелихова…

Он сказал очень тихо:

— Разве испугалась бы таких же испытаний… Евдокия Степановна Головнина?..

Глаза ее смотрели ласково и открыто.

— Нет, не испугалась бы, Василий Михайлович.

Вскоре в доме Лутковских стали готовиться к свадьбе. Уже был назначен день торжества, но неожиданно Головнина вызвал в морское министерство сам маркиз де Траверсе. Он сказал:

— Вы назначаетесь в плавание на военном шлюпе «Камчатка». Сборы должны быть краткими: еще в августе этого года «Камчатка» отправится в поход.

— Это в пределах Балтики? — спросил Головнин.

Траверсе смотрел на него знающе, хитровато.

— Пожалуй, вы хотели бы, чтобы это было в пределах Балтики?

— Нет, почему же, — возразил Головнин. — Я готов к любому походу…

— А ваши петербургские неотложные… ну, личные дела?

— Для меня важнейшие дела — флотские.

— Очень похвально! — с улыбочкой молвил Траверсе. — Шлюп «Камчатка» должен проследовать к берегам Северной Америки, где вы проведете ревизию Российско-Американской компании, затем сделаете гидрографическое описание Командорских островов и возвратитесь в Кронштадт.

Головнин козырнул:

— Есть!..

— Письменные инструкции получите завтра.

Они простились. Лишь на несколько минут Головнин зашел к Лутковским, сообщил о своем назначении и отправился на шлюп.

26 августа 1817 года тридцатидвухпушечная «Камчатка», с командой в сто тридцать человек, покинула Кронштадт.

Были среди офицеров шлюпа молодые, еще неизвестные моряки — Федор Петрович Литке, Фердинанд Петрович Врангель и коллежский асессор Федор Федорович Матюшкин — товарищ Пушкина по Царскосельскому лицею. Это ему поэт посвятил взволнованные строки:

Моряки «Камчатки» изведали в этом двухлетнем кругосветном плавании и ярость океанских волн, и мертвые штили тропиков, ледяное дыхание Антарктики у мыса Горн, и снежные штормы у берегов Аляски… Когда, обогнув планету, «Камчатка» снова салютовала Кронштадту, Головнин знал, что, кроме доклада об успешном завершении порученных ему исследований, он мог бы рапортовать и о славном пополнении личного состава флота. Он был внимателен к людям и верил в будущее этих трех молодых моряков — Матюшкина, Литке, Врангеля… Время показало, что он не ошибся: на разных широтах земли все трое явили пример великого трудолюбия, настойчивости и воли, тех качеств, которые он воспитывал в них и закалял.

Еще на рейде Кронштадта, окруженный огромной свитой чиновников и шумным изысканным обществом дам, маркиз де Траверсе взошел на палубу шлюпа. Русский морской министр неважно изъяснялся по-русски и потому приветствовал Головнина на своем прованском наречии:

— Я поздравляю вас, господин капитан, со счастливым завершением вашего второго плавания вокруг света… О, наш русский флаг теперь увидели в самых отдаленных странах… Одновременно я поздравляю вас с производством в чин капитана 1-го ранга; мичманов — с производством в лейтенанты; гардемаринов — в мичманы… Я счастлив, капитан, от сознания, что мы, русские, уже не впервые совершаем подобные подвиги.

Головнин знал, что морской министр де Траверсе чувствовал себя на палубе корабля не лучше, чем гусь на льду. Не умом и не знаниями. — ловкостью, лестью и свирепой ненавистью к революции этот французик обрел свой высокий пост. Он умел балансировать при дворе и разгадывать настроения Александра. А касательно его деловых заслуг — многие офицеры открыто говорили, что Траверсе вредит флоту.

— Только вашими стараниями, господин министр, мы обязаны счастливым завершением плавания, — сказал Головнин нарочно громко. Он заметил: взгляд министра стал испытующе строгим, ледяным, словно какие-то секунды Траверсе изучал капитана, пытаясь разгадать и сдержанную улыбку, и эту упрямую складку меж бровей, Он, возможно, подумал, что, находясь столько лет в плаваниях, Головнин, не знал подлинной деятельности его, министра. Тем лучше… Этот моряк приобрел во флоте огромный авторитет, и будет нелишне приблизить его к себе, по крайней мере — внимательно присмотреться.

Расспрашивая о рейсе, о далеком Кадьяке, Петропавловске, Минилле, острове св. Елены, куда заходила «Камчатка» и где в то время был заключен Наполеон, министр заметил участливо: