Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

— Выпейте, — сказала она. — Коньяк.

Варичев жадно припал к стакану. Легкий огонь медленно растекался по телу. Потом душистый пар щей окутал комнату. Варичев ел, не поднимая рук, женщина кормила его, обняв как ребенка, она вытирала ему губы, дула на ложку, чтобы он не ожегся.

Обросший жесткой щетиной, с тусклыми, словно слепыми, глазами, он поминутно захлебывался слюной, — было видно, как боится он, что вот сейчас его перестанут кормить. Он уснул, не вставая со скамьи, даже не доев щей. Его уложили в постель, на большую дубовую кровать, и женщина укрыла его теплым одеялом, расчесала ему волосы, занавесила свет.

Долго еще сидела она у постели, прислушиваясь к свистящему дыханию Варичева, временами придерживая его беспокойные, горячие руки.

Бородач медленно ходил из угла в угол. Тоже останавливался у постели и, положив руку на плечо жены, слушал вместе с ней. Вскоре он ушел, чтобы позвать соседей.

Они осторожно открывали дверь, тихо здоровались с хозяйкой и на цыпочках подходили к дубовой кровати.

Варичев спал, крепко сжимая подушку, держась за нее, как держался он за камень на берегу. Рыбаки уходили, не сказав ни слова, не о чем было говорить, они хорошо знали море.

Проснулся он вечером, через двадцать часов. Комната была пуста. В печке по-прежнему похрустывали дрова. Желтый закат плыл за окном.

Он хотел подняться и не мог — грохот прибоя гремел еще в ушах; тупо ныло разбитое колено.

— Хозяин! — тихо позвал Варичев.

Дверь открылась, и женщина вошла из сеней в комнату. Неслышно ступая по земляному полу, она подошла к постели. Варичев посмотрел ей в лицо. Обветренная, еще молодая, она радостно улыбнулась, показав чистые крупные зубы. Ее глаза, синие, яркие, с искоркой, открылись шире.

— Воды? — спросила она, слегка наклонясь над постелью, быстро оправляя одеяло на его плечах.

— Нет, — сказал Варичев, помолчав и с трудом привстав. — Спасибо…

— За что же? — весело удивилась она и присела рядом на стул. — Воды у нас хватает…

Четкая, прямая морщинка меж бровей ее разгладилась. Подняв руку, она поправила волосы, светлые и пушистые, цвета ковыля.

— Вы знаете за что, — сказал Варичев. — За все спасибо.

Они помолчали. В печке сильнее затрещали дрова. Стук маятника стал отчетливо слышен в комнате. Женщина сказала в раздумье:

— Счастливая долюшка у вас. Так оно всегда бывает: кто кручину большую ведает — радость тому дается.

Еще раз Варичев внимательно посмотрел на нее. Она улыбалась ему, как будто он, незнакомый, чужой человек, был старым, испытанным другом.

— Какое это селение? — спросил он.

— Рыбачье, — сказала она. — Юг Охотского берега. Только совсем это не селение… четыре домика… вот пятый начинаем строить… Глухо у нас, конечно: ни электричества, ни радио еще не завели.

Придвинув ближе стул, она заговорила тише, и Варичев услышал сдержанное волнение в ее голосе:

— Когда вы только открыли дверь, муж все сразу понял… Я тоже все поняла, только глянула на вас… Мы все уже знаем: про аварию «Дельфина»… про то, как остались вы на корабле.

В изумлении Варичев привстал с постели.

— Откуда вы знаете это?

— Вчера ушел «Быстрый» отсюда. Знаете этот корабль? Он доставил лес нам и тару для рыбы. Так вот, на «Быстром» была вся команда «Дельфина»; капитан даже сходил на берег… Ваш капитан… Да чего вы так волнуетесь? — совсем тихо спросила она.

— Что говорил капитан?..

— Он мало говорил.

— Ну, об аварии рассказывал? О команде?..

— Да… и о вас говорил.

Она поднялась со стула, прошла к печке. Варичев ждал.

— Кушать хотите? — спросила она по-прежнему тихо, и в этом вопросе, как и в тоне ее голоса, Варичев услышал заботу, почти сожаление, — она не хотела, чтобы он волновался.

— Вы должны мне все рассказать, — сказал он. — Понимаете… должны!

Она обернулась, снова подошла к постели, легко положила теплую руку на лоб.

— Что же рассказывать-то? Он ведь мало говорил. Когда уже садился в шлюпку, с нашим, с Асмоловым, немного поспорил… Старик Асмолов никогда не промолчит, он коренной, из Охотска… «Где же твой траур, капитан? — спрашивает он. — Черная лента где? По таким ребятам, — про вас значит, — как штурман этот, год надо траур носить… Ценят таких людей большевики, любят их».

Перенеся руку на плечо Варичеву, она снова заставила его лечь. Он слушал, кусая губы.

— Ну, капитан говорит: «Я не люблю таких вот, что… убиваются сами».

Варичев вздрогнул.

— Самоубийц?..

— Да… «Я не мог связать его, — говорит, — и очень сильно жалею». Асмолов наш закашлялся даже. Он всегда кашляет, когда злой. Одышка… «Нет, — сказал ему Асмолов. — Врешь ты, капитан… такие люди гордые. А гордый человек — сильный. К жизни у него крепкая воля… „Дельфин“ твой для другого — железо да дерево, а для него жизнью был…». Так и расстались они… руки не подали друг другу.

Варичев слушал ее, почти не дыша. Комната, наполненная розовым светом зари, стала огромной, словно раздвинулись белые стены.

— А вас как зовут? — спросил он ее.

— Серафима.

Тихо он повторил ее имя.

— Я не останусь в долгу.

— О чем это вы?

Она опять приблизилась, легко обняла его за плечи, и ему показалось — руки ее пахли степной травой: чебрецом или мятой.

— Выздоравливайте поскорее.

Варичев снова привстал с подушки и шире раскрыл глаза. Позади Серафимы, глядя на него и улыбаясь, стоял бородач. Видимо, он и не уходил из дому. Варичев просто не заметил его. Крепкий, плечистый, с орлиным носом, с густой сединой на висках, по-прежнему гладко причесанный, он стоял, сложив на груди руки, и, взглянув на него, Варичев невольно вспомнил рыбачью похвалу: кремень-человек…

Он понял уже, что не только Асмолов, но и Серафима, и ее муж, знали настоящую цену его поступку, ему самому, — радость, да, радость, блестела в глазах этих людей.

Кто-то постучал в окошко.

— Вот он, Асмолов! — сказала Серафима.

Она открыла двери. Седой загорелый человек в морской фуражке, в синей брезентовой робе медленно шагнул через порог.

— Здравствуй, Николай, — проговорил он негромко и, сняв фуражку, разгладил длинные волосы. — Здравствуй, Серафима.

Хозяйка поклонилась ему, а Николай протянул руку.

Асмолов подошел к Варичеву.

— Живем?! — воскликнул он громко, и карие глаза его блеснули. — Эт-то хорошо… вместе рыбачить будем.

— Живем… — сказал Варичев, продолжая разглядывать Асмолова. Ему было лет шестьдесят, не меньше, но пристальный взгляд и тяжелые, сильные руки, и веселая улыбка, и темный, цвета мореного дуба, загар, — делали его моложавым, он был из той редкой породы людей, которые как бы крепчают с годами. Он улыбался совсем по-детски, пряча за этой наивной улыбкой свое смущение перед незнакомым человеком.