Владимир Битюков - Лесничиха

Витька заметался по поляне, проверяя каждое бревно, и, когда распрямил спину, в глазах поплыли черные пятна. Всего лишь с десяток дубов можно было без опаски ставить в линию, но десять — это почти ничего. Значит, Серега все выбрал себе, оставив другу чуть ли не дрова!

Витька ошарашенно сел на бревно, невидящим взглядом уставясь на свалку. Подошел завхоз.

— Все, что осталось, можем забирать! — весело сказал он Витьке.

— Для опор нужен первый сорт! — протестующе воскликнул Якушев. — Понимаете, первый!

— Берем, что есть, — отмахнулся завхоз. — Какие тут сорта? Дуб он завсегда дуб.

— Но этот на пасынки не годится!

— А у вашего дружка годится, — ответил завхоз, удивленно разводя руками. — Не пойму.

— А чего понимать, чего? — подался к нему Витька, краснея и не зная, что и говорить. Если сказать, что Седов выбирал, то какие они после этого друзья? А если молчать, то завхоз еще подумает, что Серега нагружал все подряд, без разбору… И он промычал что-то невразумительное, длинное.

Надо разобраться. Хорошо, вот приехал Седов и видит груду дубовых бревен. Значит, видит он дуб и отбирает для себя, какой получше. А что было делать? Брать свою половину без сортировки? На калду какую, на кошару бы — можно, а тут электрическая линия!.. И все же так нельзя. Хотя бы признался. Хотя бы сказал, ведь друзья же. Из одной, в конце концов, организации!..

— Не возьму я этот дуб, — тихо сказал Витька, снова опускаясь на бревно. — Придется возвращаться.

— Да мы что, только зря машины срывали? И людей?! — начал заводиться завхоз.

— Вы не шумите. Бесполезно…

— Видать, без свету будем с этим верхохватом! — еще пуще разошелся, обращаясь к шоферу, завхоз. — А у таловских — вот то инженер! О колхозе думает! Старается! Чтобы как можно побыстрей и подешевше!

— Да тот товарищ родом-то из Таловки! — воскликнул длинный жилистый шофер, удивляясь завхозовой наивности. — Потому и старается!

Витька поднял голову, с недоверием глянул на шофера. Неужто правда, что Серега таловский? Всегда считал его заволжским, городским. Заволжск хоть и некрупный город, зато квартира Серегина в самом центре. Витька даже бывал у него, вернее, Серега раз приглашал, когда приехали по направлению в выходной день и в общежитие Витьку никто не устраивал. Отдельная секция. Балкон. На балконе сгорбленный старик разводил игрушку-огород. Инструмент для работы был тоже игрушечный, из магазина «Детский мир». Тут и грабельки, и лопаточка, и — чуть побольше деревенской кружки — леечка… Серега, помнится, впервые покраснел — густо-густо, до жаркой испарины. Объяснил, страдая за отца, что у того «немного не хватает». И засмеялся деланно. Но Якушев сквозь щель в двери заметил, что обнимал он отца с любовью.

Сейчас вот, вспомнив про детский огородик, Витька понял, что отец Серегин не чудил, а просто сильно тосковал человек по земле, которую когда-то бросил… Значит, это правда, что Серега деревенский. Тогда зачем молчал, что Таловка — родина?! Или, может, стеснялся? Есть — Витька знает — такие пацаны, которые стесняются идти по городу рядом с некрасивой, смешно одетой матерью-колхозницей. Гады… И Серега тогда… гад, хоть и любит свою родину-мать наедине. Вон для нее выбрал лучший дубок. А ему вот, Витьке, говорит: забирай остальное, да поскорей, шевелись…

Но зачем же так! Сказал бы прямо. Витька, может, сам бы предложил свою долю хороших пасынков. Все равно делить тут невозможно…

Подошла еще одна машина. Потом еще и еще. Вокруг Витьки и шумевшего завхоза сгрудилась толпа колхозников.

— Поворачивай, ребята, назад, — закончил завхоз увядшим голосом, чувствуя, что ни крики ни угрозы не помогут. С жалостью взглянул на бревна: — Эх, сколько добра остается! Какую экономию могли бы совершить! Поворачивай…

Вспомнив о чем-то, он зырко огляделся и, согнувшись, украдкой юркнул в лес. Вернулся скоро, в открытую неся каким-то образом срубленную елочку. Бросил ее в кузов, втиснулся в кабину и яростно хлопнул дверцей. Витька примостился рядом с елочкой. С болью подумал, что скоро Новый год…

Машина то и дело останавливалась. Завхоз высовывался из кабины и кричал встречному транспорту, чтобы поворачивали назад. И, сжимая руку в тугой кулак, — большим пальцем показывал за плечо:

— Этот приверед раздумал брать! Не понравились ему дубки! Золотые, говорит, надо!..

Витька сумрачно молчал. Думал все о Сереге Седове: вот какой оказался друг!.. А сам он тоже хорош. Тряпка. Надо было с самого начала позвонить в Заволжск, а не доверяться всяким… Вот так. А теперь, спустя неделю, попробуй позвони! И о чем говорить? Что председатель обманул? Во-первых, это не обман. Совсем другое. Во-вторых, Иван Семеныч честно объяснился, и жаловаться на него рука не подымется. К тому же, по его — Витькиной — вине колхоз несет убытки: одних машин прогоняли штук десять… Вина?.. Разве можно было поступить иначе?!

Ночью он лежал на раскладушке и затаив дыхание слушал, как за окном проходили машины, завершая порожний рейс. Не спалось. Все думалось: вот скоро развиднеется, и надо будет вставать, одеваться, что-то делать. А что именно, и не представлял…

Ровно в восемь он пришел к строительной площадке. Колхозные парни сидели рядком на ошкуренных бревнах, дымили папиросами. Ждали новой работы. Все они были сильные, кряжистые, за исключением одного, Рудика, — какого-то сплюснутого, хлипкого.

— Садись, Витюня, отдохни, — сказал он, напрягая маленькое, тусклое, еле заметное под шапкой личико.

Парни привычно хохотнули и тут же дружно понахмурились.

Вообще-то они были беззлобные ребята, и Витька среди них всегда чувствовал себя не хуже, чем среди своих монтеров. Но сегодня все переменилось. В глазах парней он заметил враждебность.

На площадке были аккуратно расстелены лежни, раскатаны одно к одному золотистые голые бревна. Парни подготовили рабочие места, притащили катанку, изогнутые ломики и ждали только пасынков, чтобы вместе с монтерами включиться в дело. И вдруг — задержка.

Едва они услышали об этом из Витькиных уст, как встали стенкой и зашумели, особенно Рудик:

— Мы токо-токо тут вработались, токо-токо разошлись, а ты нам палку втыкаешь в колесо?!

— Погоди, ребята, — пытался утихомирить их Витька. — Рудик, Гриша, Иван! Погодите…

— Ты нам прямо говори! Вон в Таловке и здесь — «почему такая разновидность? — требовал Рудик, играя топориком и наступая. Шапка падала ему на глаза, и он отбрасывал ее рывком головы.

— Да я…

— Заинтересованность у тебя в работе нижесредняя. — Вот! — догадался Рудик. И остановился, удовлетворенный. — И знаниев тоже не то, что у таловского. Потому и кобенишься, — он завихлял своим тощим задком, — я это плохо и то… Понятно, — сказал он значительным тоном и запрыгал по бревнам к правлению. За ним потянулись остальные.