Леонид Соловьев - Книга юности

Метод убеждения был применен в тюрьме и к Матвею Семеновичу. Но старик был не из тех, что поддаются перековке, старик был из кремнистых и весь целиком, со всеми потрохами, принадлежал старому, ушедшему в небытие миру. Сидя в камере, сколачивая деревянные ящики — пятнадцать ящиков ежедневно, он душою и разумом неотступно пребывал в своих стяжательских аферах, махинациях и комбинациях, оставшихся за стенами тюрьмы.

В те два первых месяца, когда старик сидел без отпусков, делами фирмы заправлял младший компаньон, его сын Борис Матвеевич. Характеров отец и сын были противоположных: отец — стяжатель, накопитель, а сын — расточитель, кутила. Раньше отец не давал ему особенно разойтись, но с отбытием старика в тюрьму цепи распались, и сынок закрутился, закатился, залился, пошел куролесить в кабаре «Неаполь» в компании веселых девчонок. Навещая старика в тюрьме, он, разумеется, ничего не говорил о своих кутежах и представлял старику дела фирмы в самых радужных красках. Тем громче был скандал, разразившийся в один из четвергов, когда старик, вполне для сынка неожиданно, возник перед ним.

Старик застал дела фирмы в совершенном расстройстве: товар, прибывший из Ленинграда, лежал в железнодорожном пакгаузе невостребованным, и на него уже наросли пени за хранение в размере, поглощавшем весь предполагаемый барыш, по одним векселям не было уплачено, по другим не было получено — словом, все шло стремительно под откос.

Старик распутывал дела всю пятницу, а в семь часов — срок возвращения в тюрьму — сказал сыну:

— Ты, босяк с Молдованки, если тебе нельзя поручить дела фирмы, то можно поручить отсидку — иди в тюрьму за меня! На поверке, когда вызовут Табачникова, будешь кричать в ответ: «Здесь!»— вот и все.

Я не знаю тюремного режима тех времен, но, видимо, режим не был очень уж строгим, хитроумная затея старика удалась, и никто из начальства не заметил, что старого Табачникова заменил на поверках молодой Табачников. А старик быстро поправил дела и укрепил фирму, совсем было пошатнувшуюся. Но сынку в тюремное наследство старик передал, кроме прискорбной обязанности ежедневно сколачивать гвоздями пятнадцать деревянных ящиков, и свои еженедельные отпуски и по четвергам после обеда сынок являлся под отчий кров. Он приходил из тюрьмы злой, мрачный и в резком тоне, каким говорят только по бесспорному праву, требовал денег на кабаре «Неаполь»; сначала он довольствовался пятью червонцами, потом повысил эту цифру до семи, а теперь ему и десяти червонцев не хватало: веселые девчонки — компания не из дешевых.

Эти семейные распри я и слышал, сидя в своей комнате при магазине, за тонкой дверью. Оба раза победил сын, а старик оставался поверженным. А третий спор окончился для старика гибелью.

Я слышал и третий спор. На этот раз пришедший из тюрьмы сынок потребовал умопомрачительную сумму — двадцать червонцев. Он ссылался на какой-то свой бильярдный долг.

— Это долг чести, папаша! — басил он за дверью. — Нашей фамилии угрожает позор. Читайте Льва Толстого, роман «Война и мир», там граф Николай Ростов проигрывает в карты тридцать тысяч царских золотых николаевских денег, и отец, старый граф, безропотно платит за сына долг. Он не желает, чтобы сыну, молодому графу, побили морду, поэтому платит. Морда сына для него дороже денег, это настоящий отец! А вам все равно, если мне побьют морду. Стыдитесь, папаша!

— Пускай граф платит, если ему нравится! — визгливым голосом кричал в ответ старик. — На графа работали крепостные, у графа было много лишних денег, а у меня их нет! Слышишь ты, босяк, я не буду платить никаких долгов за тебя!

— Не будете? — зловеще переспросил сын.

— Не буду! — взвизгнул старик.

Из магазина они вышли вдвоем, доругиваясь на ходу. Я запер за ними дверь. Меня тревожило неясное предчувствие беды, на месте хозяина я дал бы сыну двадцать червонцев, очень уж решительный был у него тон сегодня.

В пятницу мы не торговали, весь день я провел в старом городе на базаре. Поздние, осенние базары особенно были богаты и многолюдны в Средней Азии: убрав урожай, селяне съезжались в город, сбывали плоды своего труда и веселились в чайханах под звуки дутаров [14] Дутар — струнный щипковый музыкальный инструмент с большим грушевидным корпусом и длинной шейкой. и бубнов. А небо уже хмурилось, изредка сеяло тонким дождем, ветер, шурша по халатам и чалмам, дул все порывистее, нес холодную сухую пыль.

В субботу, после обеда, в магазине появился младший совладелец торговой фирмы — сын. Мы с приказчиком переглянулись: ему надлежало быть в тюрьме, а не в магазине.

— Как торговля? — осведомился он, оттопырив нижнюю толстую губу. — Сколько в кассе?

— Девяносто два рубля с копейками, — ответил приказчик, помедлив.

— Давай!

— А что скажет Матвей Семенович?

— Давай, говорят! — заревел младший компаньон, открыл кассу, забрал выручку, прошел в мою комнату, пересчитал ящики с товаром и удалился.

— Интересно! — сказал я, когда дверь за ним закрылась.

— Ничего интересного, — ответил приказчик. — Просто он пообещал сунуть кому-то в тюрьме, вот ему и дали отпуск на два дня.

— Но куда он девал старика?

Услышав мой вопрос, приказчик побледнел. Глядя на него, побледнел и я. Мы оба подумали о страшном убийстве.

— Надо заявить, пока он не успел еще скрыться, — сказал приказчик. — Побудь в магазине, а я схожу в милицию.

Пока он ходил, к магазину подъехал извозчик, в коляске сидели Борис Матвеевич и Агриропуло, владелец конкурирующей торговой фирмы, худой остроносый грек с черными птичьими глазами, очень близко посаженными друг к другу. Молодой хозяин повел конкурента в мою комнату, где хранились ящики с товаром, между ними начался торг.

Хозяин продавал склад при магазине сразу весь, оптом. Он торопился, ему нужны были деньги, немедленно, вот сейчас, а хитрый грек этим пользовался, открывал ящики, находил в товаре какие-то изъяны, качал своей птичьей головой и прищелкивал языком. Я холодел, слыша, как молодой хозяин уступает ему ящики за полцены. Вернулся приказчик, я шепотом сказал ему:

— Продает склад.

— Пусть!

Приказчик безнадежно махнул рукой.

— А старик?

— Старика нет больше. То есть он жив, он сидит в тюрьме. Вчера сынок отправил папу в тюрьму и теперь полный хозяин.

Отправил папу в тюрьму! В этом было что-то уродливое, противоестественное, невыносимо противное; я вышел на улицу, чтобы не слышать жадного, нетерпеливого баса хозяина и стрекочущего тенорка Агриропуло. Потом я бегал за тремя арбами, грузил ящики, арбы уехали, хозяин ушел с карманами, полными червонцев, мы с приказчиком остались одни в магазине, приказчик сказал:

— Придется пойти к Джохадзе буфетчиком, здесь через неделю нечего будет делать.