Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю

Досадуя на свои промашки, он по старой институтской привычке принимался яростно штудировать описания, инструкции, наставления, назубок усваивая дозволенное и недозволенное, допустимое и недопустимое, минимумы и максимумы каждого самолета. Извольский знал все опытные машины лучше других летчиков, старых и молодых, а не хватало ему совсем немногого.

Как и в любом ремесле, в искусстве пилотирования есть свои приемы мастерства. Они проявляются не только в идеальной точности выполнения полетных заданий, но и на взлете, на посадке и даже в простом проходе на малой высоте с последующей всегда эффектной горкой. Уловить в кажущейся одинаковости маневров тонкости высокого стиля может лишь наметанный глаз профессионала.

Извольский не раз видел и не мог не оценить приметы мастерства у более опытных своих коллег — Долотова, Гая, Боровского. Сколько раз он наблюдал, как ведомая Долотовым тяжелая машина, едва коснувшись бетона колесами шасси, не торопится опускать нос, а как бы раздумывает, прежде чем встать на третью опору. Зависающая на пробежке передняя часть фюзеляжа опускается словно без участия рук летчика, а сама собой, по мере падения скорости. Но это только так кажется. Умение до последней секунды использовать посадочную скорость говорит о виртуозном владении управлением самолета.

Восхищал его и Гай во время проходов над крышами базы на истребителях. Снизившись до предела, блеснув всеми заклепками, Гай чертом уносился от земли по крутой горке, венчая ее бочкой, да не какой-нибудь развалюхой, а ювелирно выполненной фигурой, когда самолет вращается, как нанизанный на собственную ось.

Какую бы машину ни поднимал Боровский, они у него никогда не колыхнутся, угол набора высоты как нарисованный, без поправок после отрыва, во время которого скорость подъема носа точно совпадала со скоростью набора высоты, хоть записывай.

В последний раз Извольскому не повезло перед авиационным праздником. Перегоняя самолет на аэродром, откуда готовилась стартовать для прохода на параде эскадрилья «С-4», Витюлька, по собственному признанию, вознамерился пофорсить перед летчиками из «потешного войска». На этот раз пострадала не только кормовая пята, досталось и фюзеляжу под хвостовым оперением.

Отвлекся ли Витюлька от земли перед тем, как колеса шасси должны были коснуться полосы, не уловил ли, что машина еще сохраняет полетную скорость, но, подавая штурвал на себя, чтобы попридержать машину на двух точках, он утянул ее кверху… По мере увеличения угла атаки, самолет резко затормозился и «посыпался» на хвост, вроде вороны перед посадкой. Сначала «С-4» сделал дикого «козла», а затем, как брошенный, рухнул на три точки. Лишь благодаря особенностям крыла машина не завалилась набок. Сгорел бы Извольский вместе с экипажем.

На этот раз происшествие получило резонанс.

Тримана сменил Юзефович, вызвавший на голову Витюльки гнев Старика. К счастью, Главный ограничился звонком на базу, а у телефона оказался Гай-Самари. В самых деликатных выражениях начальник летной службы изобразил трудные условия посадки, адскую грозу, сильный боковой ветер, чудовищный ливень и прочая и прочая, хотя ничего из перечисленного на аэродроме посадки не наблюдалось. Взяв грех на душу, Гай закончил беседу со Стариком примирительной фразой, сводящей на нет остроту события…

— С каждым может случиться такое, а парень способный, и с ним это впервые.

Положив трубку так, словно это был сосуд с нитроглицерином, Гай бессильно откинулся на спинку стула и минуту глядел на Извольского, как на палача.

— Витенька, если вздумаешь еще фокусы показывать, вспомни этот разговор, я тебя очень прошу…

И он запомнил.

Когда Долотову поручили подготовить Извольского к испытаниям на штопор нового истребителя и они сделали несколько десятков полетов на спарке, Витюльку как подменили.

Борису Долотову удалось главное — привить Извольскому не только собственные навыки, но и хозяйское чувство к управляемому самолету, весьма отличающееся от пассажирского ощущения скорости и пребывания на высоте. Осталось тайной, как сумел Долотов сбить в Извольском предрасположение к неудачам. Видимо, он знал Витюльку лучше других. Подлинный мастер, а потому немного колдун, наделенный обостренным чувством своей слитности с машиной, Долотов как бы раскрыл Извольского, научил его обретать в полете то вдохновенное чувство, когда нервы человека словно бы простираются за пределы организма, пронизывают крылья, сопереживают напряжения атакуемого потоком летательного аппарата; когда летчик не только знает, но чувствует пределы возможностей самолета, как пределы усилий собственных мышц. Любой маневр, любой обозначенный в полетном листе режим он заставил Извольского выполнять дважды — в воображении и в воздухе, внушив ему, что в этом и заложен секрет непостижимо точных действий летчика в самых невероятных ситуациях, как если бы к его сознанию была подключена нужная программа.

Почти год вел Извольский испытания на штопор истребителей различных модификаций, а когда работа была закончена, ему вручили свидетельство летчика-испытателя первого класса. Узнали об этом от того же Долотова. Приметив входящего в комнату Витюльку, лишь накануне получившего свидетельство, Долотов неожиданно для всех оставил бильярд и пошел ему навстречу.

— Рад за тебя. Поздравляю. Давно пора, — серьезно сказал Долотов.

К испытаниям на штопор одной из модификаций бесхвостки его готовил Гай-Самари. И почти всю программу Извольский провел безупречно.

Но если бы не Долотов, летавший с ним в паре на самолете сопровождения, этот полет был бы для Витюльки последним.

Вернувшись на аэродром, куда он передал координаты падения бесхвостки, Долотов, не раздеваясь, направился в кабинет Данилова. Кроме Добротворского и Руканова, улетевших к месту аварии на вертолете, Долотова ждали почти все руководители отделов испытаний, летчики, ведущие инженеры.

Не замечая одетого в новую летную куртку Юзефовича, Долотов сел так, чтобы видеть одного Данилова.

— С управлением что-то… Мотает виток за витком, а не выходит. Спрашиваю, что случилось, а он: «Погоди, не торопись». А как не торопиться, когда высоты нет… Я ему — прыгай, высота!.. До земли меньше тысячи метров. Я уж подумал, что-нибудь с катапультой. Нет, гляжу — вырвался… Падал по кривой к земле, парашют, правда, раскрылся, но боюсь, у самой земли. Может, парашют и попридержал, не знаю. Я два раза над ним прошел, не поднимается.

— Самолет горел? — спросил Юзефович.

— Не знаю, — ответил Долотов, глядя по-прежнему на Данилова. — Он мог не успеть освободиться от кресла, оно упало вместе с ним или рядом…