Нина Буденная - Старые истории

На мне был надет черный простой френч, одежда по тем временам международная. Ордена я носил только по торжественным случаям, так что костюм мой выдать меня не мог. Выдать меня могли только усы. К тому времени они получили уже широкую известность.

…Как-то однажды, в один из приездов в Конармию Михаила Ивановича Калинина, застал он меня поутру бреющим голову «под Котовского». Я до того только что тифом переболел, меня обрили, и какое-то время я в таком виде продолжал ходить.

Наблюдает Михаил Иванович эту процедуру, а я ему и говорю:

— Усы мне сбрить, что ли?

— И не смейте даже думать, Семен Михайлович. Усы ваши — это народное достояние. — Очень хозяйственный человек был Михаил Иванович.

— А убьют тебя, — поддержал его Ворошилов, — и будешь ты в гробу лежать баба бабой.

— Тю на тебя, чего придумал, — ответил я, но усы брить не стал. Мы их чуть позже того происшествия, о котором я рассказываю, наказали. Нам с Фрунзе какой-то занятный патрон бойцы притащили, мы такого и не видели.

— Распотрошим? — говорит Фрунзе.

— А то как же.

Распотрошили. Пулю вынули, порох высыпали на стол.

— Простой или бездымный? — гадает Михаил Васильевич.

— Проверим. — И, идиот старый, наклонился с папироской в зубах и сунул ее в порох.

Право, если господь хочет наказать, он ума лишает. Порох пыхнул, пол-уса как не бывало.

— Бездымный, — констатировал Фрунзе. — Тот дым, что был, — он от уса. Глаза целы? — и хохочет, такой-сякой, потому что уже видит, что глаза целы, но половины народного достояния и в помине нет.

Нашли мы какие-то ржавые овечьи ножницы, и ими Фрунзе в муках отпилил мне остатки былой красоты…

Но в ту симферопольскую ночь усы были еще на месте, и эта мужская гордость грозила мне выйти боком.

— Что вам от меня надо? — канючил я. — Хватаете людей ни за́ что, ни про́ что.

— При штабе какого полка служишь? — спросил капитан.

— Девятнадцатый кавполк, — продолжал я затягивать время и посчитал свой ответ очень хитроумным — полк под номером девятнадцать был и у нас и у белых. Я начинал уже понимать, что белый отряд, видимо, совершенно не представлял себе боевой обстановки, если решился идти через Симферополь. Значит, можно с ними поговорить и построже и погромче — может быть, на звук голосов кто из наших выйдет. Да только никто не выходил.

— Что за манера хватать людей на улице, — выламывался я. — Пошли в комендатуру, разберемся.

— Хватит языком молоть, — озлился капитан и пнул меня ногой в плечо. — А ну иди!

И повели по улице, стеснив конями с двух сторон. Это мне совсем не понравилось. Однако иду, делать нечего. Никогда не предполагал, что так бесславно, по-дурацки сочтутся мои дни.

Начал потихоньку оглядываться, прикидывать обстановку.

— Вы регулярная часть или как? — спрашиваю негромко правого конвоира, рыжего, в смушковой кубанке.

— Теперь сам леший не разберет. Да тебе-то к чему? Сейчас за город выведем и хлопнем.

— А кто командир?

— Капитан Орлов. Больно ты любопытный. Сам-то кто будешь?

— Так сказал уже — писарь. И что вы в меня вцепились, дался я вам?

— Топай, топай, — рыгочет. — Приказано расстрелять, раз ты красный, значит, расстреляем.

Тут я понимаю, что все они выпивши, дух вокруг них стойкий держался и вместе с ними двигался за город. Терять мне было нечего. Как-никак девятизарядный парабеллум в кармане. Надо было только выбрать удобное место и с толком пустить его в дело. Это место я и присматривал.

Начинало светать, тускло светили редкие фонари, и кое-что уже можно было разглядеть. Впереди овраг, через него мосток переброшен. Ага, тот самый, через который ехали утром. Овраг глубиною метра два — два с половиной. Подходяще. Тут я и дам стрекача — через перила в овраг и тягу. По оврагу конем не проедешь, придется слезать — уже выигрыш во времени. Да и долго искать меня — себе дороже: теперь у белых на такое роскошество времени нет. Так что, глядишь, и получится.

Орлов покрикивал время от времени, отдавал распоряжения. Вот в какой-то переулок завернула тачанка, затарахтела на колдобинах, потом отделилась группа кавалеристов, свернула на соседнюю улицу, на которой слышалось какое-то движение. Раздались крики, поднялась стрельба и смолкла.

Меня неласково толкнули в спину, пришлось ускорить шаг. И, скажу я вам, очень мне не нравилось, как мой левый страж себя вел: что-то очень пристально он меня разглядывал. И так посмотрит, и этак.

Правильно не нравилось. Смотрю, дал он лошади шпоры и к Орлову. А мосточек с овражком все ближе и ближе.

Конвоир с капитаном шепчутся, я напрягся, вслушиваться стал — точно! Мою фамилию произносят. Правую руку просто силой воли сдерживаю, чтобы в карман за парабеллумом не полезла: рано себя обнаруживать. Прямо сразу так тебе Орлов и поверит, что командармы по ночам в одиночестве шастают и в руки легко даются. И правда. Орлов головой мотает — недоверие выражает. А этот гад долдонит свое.

Смотрю, капитан коня придерживает, дает мне себя нагнать. Приставляет мне к виску дуло нагана, такое прохладное, твердое, и говорит:

— А ты, случаем, не Буденный?

— Еще чего не хватало, — отвечаю. — Писарь я, — стою на своем. — Свое дело знаю, за чужое не берусь.

А дуло так приятно холодит висок. А овражек — вот он, вот он, дорогой мой.

— Был бы ты Буденный, я бы тебя отпустил. Храбрых не бью. Так все-таки?

Сейчас, думаю, жди, признаюсь. И это будут мои последние слова на этом свете. И так уже хорошего дурака свалял — мало не будет.

— Не заставляйте меня на себя наговаривать, — прикидываюсь казанским сиротою. — Что я, Лжедмитрий какой-нибудь? Сами подумайте: зачем Буденному бродить ночью по городу? Чего ему прежде своих частей в город лезть?

«И действительно, чего? — сам себя спрашиваю. — Вот и получил, торопыга». Складно так рассуждается. Видно, дуло нагана, приставленное к виску, очень способствует прочищению мозгов.

Орлов легонько толкнул мою голову револьвером системы Нагана и приказал своим:

— Обыщите его!

Трое спрыгнули с лошадей и ринулись ко мне.

«Теперь или никогда!» — скомандовал я себе и, чтобы сместить внимание Орлова с моей так подведшей меня башки, быстро выхватил из кармана и протянул ему золотые часы — подарок ВЦИК, врученный мне Михаилом Ивановичем Калининым, который разделял мнение Ворошилова, что в гробу лучше лежать не баба бабой, а мужик мужиком. И дело к тому шло.

— Вот все, что у меня есть, возьмите!

Орлов машинально протянул за часами руку, что и требовалось, и также механически стал выискивать вокруг себя наиболее освещенное место, чтобы разглядеть их. На это я и рассчитывал. В ту же секунду я отпрянул от его нагана, одновременно выхватывая парабеллум, и выстрелил почти в упор.