Борис Васильев - А зори здесь тихие… В списках не значился. Встречный бой. Офицеры

— Отчислен в войска с сохранением воинского звания, — почему-то с раздражением повысил голос полковник. — Приказ подписан сегодняшним днем. Кругом марш!..

Воронеж. Тяжелая, как жесть, зелень августовских каштанов на улице Карла Маркса.

По этой улице шла Люба с чемоданом. Чемодан был тяжел, она часто останавливалась, смотрела в записку с адресом и, передохнув, волокла чемодан дальше.

Свернула на боковую улицу и вскоре остановилась перед длинным обшарпанным двухэтажным зданием с единственным подъездом. Поставила чемодан, еще раз проверила адрес и вошла в дом.

Она шагала по длинному, плохо освещенному коридору, посматривая на номера комнат. Остановилась возле одной из них, достала ключ с привязанной к нему биркой, отперла дверь.

Узкая комната с единственным окном была совершенно пуста. Люба поставила чемодан, прошла к окну и открыла форточку, потому что воздух в нежилом помещении был затхлым и спертым.

— С приездом, — сказали сзади.

Люба оглянулась. У дверей стояла совсем не старая, но уже седая женщина с живыми темными глазами.

— Давай знакомиться. Анна.

— Люба Трофимова.

— Одна?

— Сын в военном училище.

— Муж есть?

— Муж?.. Он в командировке.

— Понятно. У нас у всех — мужья в командировке. Откуда?

— Из Москвы.

Вопросы следовали быстро, и вообще это было похоже на допрос, но Люба не испытывала ни досады, ни смущения. То ли потому, что вопросы звучали заинтересованно, то ли потому, что темные глаза светились теплом и пониманием.

— Это все твои вещи?

— В камере хранения — чемодан и корзина.

— Аля, Рая! — крикнула Анна.

В дверях тотчас же появились две молодые женщины. Может быть, до сигнала Анны они стояли в коридоре.

— Привезете вещи из камеры хранения. Отдай им квитанцию.

— Что вы! — всполошилась Люба. — Я сама.

— Сама пока что будешь заново жить учиться. Освоишься — другой жене… командированного поможешь. Так-то у нас водится. Люба, в одиночку хорошо в петлю лезть.

— Но корзина очень тяжелая, — неуверенно сказала Люба, доставая тем не менее квитанцию из сумочки. Там — книги.

— Девочки, Борьку с собой захватите. Он во дворе в футбол гоняет, — распорядилась Анна.

Она командовала, но командовала мягко, как-то очень по-домашнему, и Люба сразу поняла, что перед ней — старшая. Не назначенная сверху, а избранная таковой по велению сердец и всеобщему признанию, как случается в больших и дружных семьях.

Аля и Рая, взяв квитанцию, сразу же ушли: через форточку донеслось: «Борька, тетя Аня помочь велела!..» Анна закурила.

— Ну, женам командированных денег не платят, так что самое время подумать о работе.

— Я — врач.

— А я — специалист по эпохе Возрождения. Аля — бухгалтер, а Рая — переводчица с английского. И все мы дружно трудимся на швейной фабрике, что весьма поощряется с целью перековки. У нас тут почти все — швеи. Самая престижная работа — у Полины, она — подсобница в продмаге. Кстати, о Полине. Идем к ней, она нам ящиков даст.

— Какие ящики?

— Ящики теперь — мебель. Ну, куда ты свои ложки-плошки поставишь, на окно?

— Нет у меня ни ложек, ни плошек, — улыбнулась Люба. — Всю жизнь на казенных тарелках прожила. Муж у меня — офицер… то есть…

— Офицер — это замечательно. Идем за ящиками.

Кабинет медицинского чиновника областного масштаба. Хозяин был сух настолько, что очки его держались на хрящеватом носу только каким-то чудом. Он читал официальную бумагу, брезгливо морщась и все время раздраженно встряхивая ее.

Люба сидела напротив, с беспокойством наблюдая за его странно демонстративным поведением.

— Ну, и чего вы хотите? — с откровенной неприязнью спросил начальник, закончив чтение.

— Я хочу работать по специальности.

— С такой характеристикой?

— Простите?.. — Люба растерялась.

— Нет, уж вы простите! Халатность, бесконечные отлучки с места работы, прогулы и, наконец, рукоприкладство.

— Какое рукоприкладство?

— За провал на экзамене по «Краткому курсу Всесоюзной Коммунистической партии большевиков». Вот, черным по белому, — он внушительно потряс характеристикой. — Со ссылкой на документы и свидетелей.

Лицо Любы постепенно каменело, и сквозь эту, еще не ставшую непроницаемой окаменелость проступала такая человеческая боль, что исхудалый начальник спросил нормальным человеческим голосом:

— Воды?

— Благодарю, — Люба встала и, качнувшись, вышла из кабинета.

Цех старой швейной фабрики. Гул от множества работающих швейных машинок. Мелькают женские руки, бежит полотно, ряды сосредоточенных женских лиц. Анна, Аля, Рая…

И — Люба.

Вдруг — ликующий крик:

— Девочки!.. Девочки!..

По проходу цеха бежала молодая женщина, потрясая газетой.

— Ежова сняли, девочки!.. Ежов — враг народа!..

Комната Анны. Такая же узкая, как и все прочие комнаты бывшей казармы швейной фабрики. В ней сегодня шумно и отчаянно весело. На досках, положенных на ящики и накрытых простынями, — скромная закуска тех времен, вино, кружки и чашки вместо рюмок, разнокалиберная посуда.

За столом — одни женщины. Кто плачет, кто восторженно что-то говорит, кто звонко хохочет на грани истерики. И все — вразнобой, все перебивают друг друга.

— Теперь жизнь изменится, сестрички! Все изменится!..

— Господи, столько горя… И за что, за что?..

— Узнал все-таки товарищ Сталин правду!.. Узнал!..

— За товарища Сталина, подруги!.. За нашего отца и заступника!..

Ликуют осиротевшие, чудом избежавшие каторги жены, дочери, сестры врагов народа. Счастливыми слезами взахлеб плачет Люба.

Только Анна молчит. Курит одну за другой. И пьет.

Дождь. Затяжной, нудный, осенний. Попрятались все, кто мог. Пусто на улицах. Облетают каштаны.

По пустынной улице шел мужчина в старом, видавшем виды ватнике, намокшей шапке-ушанке, в грубых разбитых сапогах.

Таким он и ввалился в комнату.

— Алешка!..

Люба так закричала, что соседки бросились к ней. А она целовала небритое родное лицо, что-то говорила, смеялась сквозь слезы и снова целовала…

Алексей опомнился первым. Оглянулся на дверь, которую забыл закрыть за собою…

…Увидел женщин, что столпились в открытых дверях, в коридоре. Увидел их лица, их глаза…

Все понял, отпустил Любу, низко поклонился женщинам и тихо сказал:

— Простите нас.

Анна осторожно закрыла дверь.

Проникавший сквозь окно тусклый свет уличного фонаря кое-как освещал комнату. Кухонный стол со шкапчиком, две табуретки, два поставленных на попа фанерных ящика, накрытых белым полотном… Ничего больше не было в этой комнате, но зато все это являлось собственностью Трофимовых. Без инвентарных номеров.

Да еще стояла узкая железная койка, на которой они лежали, тесно прижавшись друг к другу.