Вячеслав Сукачев - Вилена

— Вилена! Доченька! Сейчас же ступай к нам! — Миша не выдержал, засмеялся и уже своим обычным, почти натуральным голосом добавил: — Ленка! Иди скорее. Мы тебя ждем.

А потом повалил снег. И сразу такой густой и плотный, что ближние елки словно бы размазались и поплыли по поляне. Снег рушился отвесно, крупный и пушистый, и легкая радость от его чистоты и невесомости переполнила Вилену.

— А снег идет, — прошептала она слова давно слышанной песенки. — А снег идет… — И, нажимая на палки, побежала к даче по уже сильно припорошенной лыжне. Еще издалека увидела между деревьями слабый огонек, рвущийся сквозь замерзшее окно, и плотно падающий ей навстречу снег. И этот огонек в глубине снегопада, крохотный и теплый среди пустыни зимней ночи, вдруг показался ей похожим на ту бесконечную глубину, которую угадала она в картине Айвазовского. И там и здесь ей виделся целый мир, тайный и глубокий, в который так хотелось заглянуть. Что там, за этим пламенем, и что там, в толще серебристо-голубой морской воды?

Она вошла в дом, запыхавшаяся от бега, с красными щеками и узко сощуренными от света глазами. Горела на столе свеча, в стакане с водой плавали желтые дольки ее отражения, темно проступал квадрат окна.

— Вилена? — Отец вопросительно взглянул на нее.

И так беспомощны были его глаза за круглыми стеклами очков, так устало сведены слабо развитые плечи, и весь он так жалок был и беспомощен, в сиротском одиночестве коротавший минуты над какой-то ученой книгой, что Вилена не выдержала и бросилась к нему, обняла родную голову и порывисто, захлебываясь с детства знакомым запахом его волос, принялась целовать. И отец, словно бы почувствовав эту ее, далеко не детскую уже, жалость к нему, эту горячую и неожиданную ласку, приобнял дочь за холодные плечи, легонько погладил, смущенно уклоняя голову и пряча глаза.

— Ну, доча, успокойся, — наконец сказал он. — И почему ты здесь, а не у Горелкиных?

— Я не хочу к ним…

— Напрасно, — вздохнул отец, наблюдая, как Вилена расшнуровывает и снимает задеревеневшие от мороза лыжные ботинки. — У них весело.

— Тогда почему ты сидишь здесь?

Вилена вдруг почувствовала, как странно и незнакомо выговорился у нее этот звук, эта двойная закорючка, обозначающая букву «ч».

— Мне надо кое-что почитать… Я не успеваю просматривать литературу.

— Папа, а кто она была, твоя бабушка? — Вилена, спрятав руки за спиной, прислонилась к печке и оттуда пристально смотрела на отца.

— Как — кто? — растерялся от неожиданного вопроса отец.

— Кем она работала?

— A-а! — Отец улыбнулся и поправил очки. — Ты вот о чем… Твоя прабабушка была прекрасной матерью и вела большое хозяйство. Она родилась в тысяча девятисотом году — на стыке двух столетий. Понимаешь? Закончился девятнадцатый век, и начинался двадцатый… А ты, если все будет хорошо, доживешь до третьего тысячелетия. Вполне возможно, — отец вновь улыбнулся, — что твои дети появятся на стыке двух тысячелетий…

— Папа, а мы в Эстонию когда-нибудь поедем?

— В Эстонию? — Отец задумался и уже откуда-то издалека ответил: — Да, конечно. Мы обязательно съездим в Таллин, по всей Эстонии проедем.

Падал за окнами снег.

И еще перед сном у нее была одна тайная, сокровенная минута, совершенно не похожая на все остальные минуты в двадцати четырех часах суток. Эта минута, словно пограничный столб, стояла на страже реальной жизни, не впуская мысли на территорию сопредельной стороны — сна. Эта минута разделяла два великолепных и совершенно противоположных мира: сознание и подсознание.

И что за сладость была эта минута! Вилена, уже отсутствующая здесь, в своей комнате, и в то же время еще не присутствующая там, во сне, сказочной принцессой царила над загадочным Межвременьем. Она пыталась осознать, что же это за царство такое, называемое Межвременьем, и вот что представлялось ей.

В глубине Северного Сияния есть никем не замеченная стеклянная дверь. За этой дверью и начинается ее царство, ее законная территория. Люди здесь не ходят и не летают, не разговаривают и не поют. Звуками, мелодиями пропитано здесь все пространство, по которому бесплотно перемещаются подданные Вилены — все ее родные и близкие. И сама она, не чувствующая своего веса, не знающая понятий тепла и холода, добра и зла, рождения и смерти, присутствует в каждом атоме этого пространства… Более всего она похожа на хрустально-прозрачную снежинку, невесомо перемещающуюся вверх и вниз, вперед и назад. Блистая гранями, светясь, эта снежинка лишь одна из многих, радостно и беспечно существующих в Северном Сиянии. Круговое вращение снежинок непроизвольно, ни от каких природных сил не зависит, а потому и не может служить поводом…

И тут распахнутая ветром форточка громко ударилась о наличник. Несколько секунд Вилена непонимающе смотрела в темноту перед собою, но свежий, морозный воздух из форточки достиг кровати, забрался под одеяло, выщупывая тепло во всех его складках; Вилена глубоко вздохнула, выскользнула из теплой чистой постели и в одной ночнушке босиком побежала к форточке, прилипая горячими ступнями к холодным половицам. Она вскочила на стул, стоявший под окном, потянулась за форточкой и в этот момент хорошо расслышала голос Михаила Васильевича Горелкина:

— Еще только две минуты, Сашенька, очень прошу тебя…

— Но… — И дальше было не разобрать приглушенный шепот матери.

— Умоляю, еще минуту…

И потом там, под козырьком веранды, неясный шум и тишина, очень гулкая, напряженная тишина, в которой можно различить скрип поворачивающихся звезд, невидимых за обвальным снегопадом.

Прикрывая горло тонкой рукой, Вилена с треском захлопнула форточку, спрыгнула на пол и увидела в окно, как громоздкая фигура, напоминающая шкаф, сутулясь более обычного, пересекла двор и сразу за калиткой растворилась в снегопаде.

— Что там за шум у тебя, Вилена? — спросил из-за перегородки отец.

— Я проветривала комнату, — не сразу отозвалась Вилена.

— Да ведь и так холодно. — Отец повернулся на диван-кровати. — Я думаю, не протопить ли нам на ночь еще раз?

Вилена не ответила. Она лежала с открытыми глазами, и предметы, расположенные в комнате, постепенно проступали из небытия. Письменный стол на двух тумбах, в которых нашли приют ее старые куклы и игрушки. Допотопный желтый комод с металлическими ручками в виде перевернутой створки морской мидии. Стул с необыкновенно высокой спинкой, сиденье которого было обито натуральной кожей п так хорошо и вкусно пахло. Раньше этот стул находился в кабинете у отца, и она очень любила сидеть на нем и читать какую-нибудь умную книгу, составляя список вопросов на отдельной бумажке. Вечером, вернувшись из института, отец серьезно и подробно отвечал на каждый ее вопрос. А потом купили новую мебель, и стул переехал сюда, на дачу. И здесь Вилене было уже нетрудно отстоять его для своей комнаты. А еще шифоньер горбился в углу, привалившись спиной из деревоплиты к простенку. На нем лежал разобранный подростковый велосипед со спущенными, жалкими шинами.