Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Из бункера, позади кабины, валил удушливый дым: трактор работал на сосновой чурке. Сверкая гусеницами, с хрустом подминал он сучья, кусты багульника, молодые деревца. «И не нужно, а истребляет», — нахмурился Семен.

Трактор опустил сзади железный щит, попятился и начал толкать им тяжелые хлысты.

Лоскутов, увидя Семена, выключил мотор, прыгнул из кабины. Он был очень высокий, сильный, с ногами колесом, точно у кавалериста. Его кепка без козырька походила на берет. Красивое чумазое лицо блестело от пота и масла. Лоскутов однажды увидел инженера с бородкой, но без усов, это ему очень понравилось, и он тоже начал отращивать бороду. Она только-только пробилась и удивительно напоминала черную суконку, облепившую подбородок.

За свои тридцать лет Лоскутов плавал с сахалинскими рыбаками в бурном Татарском проливе, добывал молибден на Кавказских вершинах, мыл золото в дебрях Якутии и, наконец, приехал на Байкал валить тайгу. С пятнадцати лет, как только убежал от родных из колхоза, он все время куда-нибудь вербовался.

Лоскутов был и тракторист, и шофер, и слесарь, и токарь — его руки называли золотыми. Он всегда чем-нибудь щеголял: или уменьем плясать, или бородкой, или подхваченными особыми словечками.

— Как работается? — спросил Семен, думая совсем о другом.

Лоскутов, пританцовывая, зычно пропел:

Он размашисто стукнул Семена по плечу.

— Так-то, голова! А у тебя как? Вопрос с женитьбой утрясли?

— Да вроде так, — смущенно улыбнулся Семен.

— Ну давай, давай, голова! Молодые соседи довольны будут! Значит, гульнем на всю ивановскую? — Плутоватые большие глаза его искрились. — Хотя вообще-то не говори «гоп», пока не перескочишь!

Приемщица, в черных шароварах и зеленой юбке, мерила толщину бревен складным сантиметром, писала на комлях цифры. Лоскутов обхватил ее за полные плечи:

— Ласточка моя, дай я тебя приголублю!

— Иди, иди, не припрягайся! — Приемщица стряхнула его руки.

— Голубонька, любовь моя крепка!

— И тюрьма крепка, да черт ей рад.

— Эх, девки языкастые! — захохотал Лоскутов и прыгнул в кабину.

«Вот, язва, лихой, в карман за словом не полезет», — восхитился Семен. Уходить не хотелось, и он тоже залез в кабину, сел на железный стул с сиденьем из алюминиевой проволоки.

Помощник Лоскутова, скуластый, с плоским носом бурят Арсалан, продолбил ломиком под двумя хлыстами дыры, просунул трос с крючком на конце, захлестнул его вокруг комлей и свистнул. Лоскутов включил мотор, заработала лебедка, трос натянулся, как струна, за ним поползли хлысты. Концы их взобрались на покатый щит.

Между Лоскутовым и Семеном ревел мотор под стареньким капотом, пропеллер-вентилятор гнал горячую струю от мотора, солнце палило в окошко без стекол, дышал зноем бункер за спиной, — от всего этого и от напряжения по лицу Лоскутова струился пот. И хлысты в сверкающих медовых каплях смолы тоже будто вспотели от натуги, всползая на щит. Лоскутов рванул рычаг, покатый щит поднялся, выпрямился, и на его площадке оказались два комля. Трактор сердито взревел, дернулся. Из-под гусениц летели куски размятых сучьев, сосновые лапы. Хлысты вспахивали борозду.

Кругом пни, лесины, и Лоскутов напряженно смотрел то в окошко вперед, то в окошко назад.

Арсалан прыгнул на ползущие хлысты, ловко, точно бурундук, пробежал по ним, сел, свесив ноги, и оскалил сахарные зубы. Семен улыбнулся ему, а Лоскутов погрозил кулаком.

Трактор вползал одной гусеницей на лесины, кренился, Лоскутова и Семена швыряло, оглушали треск и завыванье мотора.

— Чурки сырые, — выругался Лоскутов, — трактор плохо тянет!

Из бункера валил желтоватый, густой дым, вкатывался в кабину, ел глаза. Ветви стегали по лицу.

— Что, тошно? — прокричал Лоскутов. — Это тебе не с пилкой возиться в лесу на чистом воздухе. Тут к концу работы форменным образом шатаешься, в голове гудит — угораешь!

Лоскутов отцепил хлысты и лихо развернулся.

С оглушенного Семена катился пот. Даже металлический стул сделался горячим. Семен выпрыгнул и пошел к Клаше.

Женщины затюкали топорами, и только одна Клаша возилась у балагана.

— Клавдия, чего ты канителишься? Бери топор! — сипло крикнула приемщица.

— Знаешь что, катись-ка ты… — Клаша раздула ноздри, презрительно прищурила черные глаза. — Много вас, указчиков, до Москвы не переставишь! На каждого араба два прораба!

Семен, увидев ее раздутые ноздри, вспомнил, как однажды Клаша на улице била за что-то молоденькую официантку. Семен тогда остановился пораженный. А Клаша, последний раз ударив бледную девушку прямо в лицо, подбежала к нему, попросила, задыхаясь:

— Уведи меня — убью я ее!

Семен увел Клашу в березовый лесок. Она вся дрожала, пальцы то сжимались в кулаки, то разжимались.

— За что ты ее?

— Так… Любя!

Клаша расплакалась.

С той поры он стал встречаться с ней. Месяц вместе ходили в клуб. Месяц он собирал для Клаши ягоды, приносил грибы. Наконец написал в записке прыгающими буквами: «Давай поженимся».

Клаша, встретив его, засмеялась:

— Что же ты запиской-то, а не на словах? Трусишь? — Она задумалась, а потом хмуро добавила: — Смотри, я ведь сердитой буду женой. Командовать буду. Не раздумал?

— Что ты! — Семен стоял красный, счастливый, растерянный.

— Работать я не стану. Тебе придется кормить меня.

— Да моего заработка хватит на двоих! — радостно убеждал Семен.

Клаша строго и удивленно посмотрела на него.

— Я люблю боевых ребят, а ты… из тебя хоть веревки вей, — вздохнула она.

Семен уныло ковырял мозоль на руке.

— Ладно. Я пошутила. Я не сердитая. И командовать не умею. И работать буду — не люблю зависеть. Скучно мне. Увези меня отсюда, ради бога! — с тоской воскликнула она.

Семен встревожился — что с ней? А она прижалась к нему, шептала:

— Увези скорее! На Камчатку! На Сахалин!

Все это вспоминал Семен, подходя сейчас к Клаше.

Она не оглянулась на него — заправляла черные волосы, рвущиеся из-под платка.

— Работаешь? — Семен стегал по сапогу сосновой веткой.

— Нет, пляшу… — и Клаша, не повернув головы, скосила на него смеющиеся глаза.

Она разгребла горячую золу и угли. Из-под них выглянула сизая бутылка, в которой уже закипела вода.

— Хлебнешь таежного чайку?

— Чай пить — не дрова рубить, — улыбнулся Семен.

Надев брезентовую рукавицу, Клаша схватила бутылку, но та внезапно лопнула, развалилась на две части, и кипяток зашипел в углях.

— А, сатана! Чтоб тебе сгореть! — Клаша швырнула рукавицу.

— Не ошпарилась? — испуганно присел на корточки Семен.

— Не маленькая. — Широкое загорелое лицо Клаши было сердитым. — Должно быть, рукавица мокрая!