Владимир Тендряков - Свидание с Нефертити

И стол вынесли из комнаты. И стучит за тонкой стеной швейная машина…

Составленные столы накрыли простынями.

Жених Миша в черном новеньком костюме, в петлице бумажная роза, узел галстука не дает опуститься подбородку, отчего вид у жениха комично величавый.

Приехала из деревни мать Миши, широкая в кости старуха с азиатчинкой в горбоносом лице. Она уселась в уголок и задремала, но время от времени веко приоткрывалось и проглядывал круглый зеленый глаз — всепонимающий, трезвый, цепкий, вовсе не сонный. Секунда — и снова дремотно опускается сморщенное веко.

Неожиданным гостем оказался не кто иной, как Лешка Лемеш. Алла не захотела приходить на свадьбу без него.

Лешка наряден — в темно-синем бостоне, белоснежная сорочка оттеняет ровную смуглоту щек, чуть просвечивающую застенчивым румянцем. Держался он сдержано, с достоинством, за столом ухаживал по-джентльменски на два фронта — подкладывал в тарелку Вере Гавриловне и разрумянившейся Алле, красивой до того, что все чувствовали неловкость и какую-то смутную жалость к себе.

С другого бока Аллы сидел Виктор в новом галстуке и пиджачишке с подметанными рукавами. Он почти ничего не ел, боялся дышать, не смел глядеть в сторону соседки. В самом начале он хватил водки, закашлялся, и краснел до слез.

Лешка Лемеш ласково заметил:

— Не привыкай к этой отраве, мой мальчик.

И, всплеснув гибкой рукой в воздухе, требовательно взывал:

— Горько!

Аня неуклюже клевала носом в жениха. На Лешку Лемеша чаще других стреляла оком сквозь дремотно приоткрытое веко мать жениха.

— Горько!

Лешка пил, розовел, сдержанность его исчезала:

— Дорогие граждане, собравшиеся на это торжества. Дорогие граждане! Разрешите мне речь!

Ему никто не разрешил, но он встал, ладный, собранный, только под смуглотой пьяненько пылают щеки, и блескивают в снисходительной улыбочке мелкие, тесные зубы. У Аллы ласковой влагой подернуты большие глаза.

— Кто вы? — Лешка взмахом руки обвел всех за столом. — Кто? Не в обиду будь сказано — обычные люди. Вас таких много. А можете вы оценить талант, редкую способность?.. Не тот уровень. Среди вас находятся таланты, может, гении… Не замечаете, доблестные работяги? Сейчас я их продемонстрирую. Сашка! Эй, сынок! Утрем нос цивильному населению! Встань, лапушка, подойди, когда старшие зовут!..

Маленький Сашка, целый час перед торжеством вылизывавший свои вихры стянутым со стола сливочным маслом, подошел, вяловатый, с неизменной коварной улыбочкой на бледных губах.

— Сашка! Друг! Брат по несчастью! Нас здесь обоих не признают! В-вы! Видите человека?! Экземпляр! Птица феникс! Не признают нас! Неси мою гитару: «С гитарой и шпагой я здесь под окном!» Сюрприз для новобрачных!.. Тиш-ша! Не шевелиться! Минута святого искусства, а дальше можете хлестать свою водку. Тиш-ша!

Лешка Лемеш с гитарой картинно приосанился на своем стуле. Рядом встал Сашка.

— Что вы ждете, драгоценные обыватели? Романсов? Надрыва? Слезы в пьяном угаре? Не ждите! Не будет романсов!.. Сашка! Народную! Из глуби, из сердца веков! «Лучинушку»!

Сашка посерьезнел, солидно откашлялся, наморщил голубовато-чистый лоб.

Лешка начал с той не открывающейся сразу, сбереженной в голосе болью, с какой начинают все истосковавшиеся по песне, ждущие от, нее многого.

И Сашка подхватил. Его голос, более низкий, решительный, сразу стал в голову, заставил Лешкин тенор нежно и затейливо оплетаться вокруг.

На склоненном Сашкином лбу страдальческие морщины. Из расплывшихся во всю роговиц глаз Лешки истекает черная тягучая тоска. Один — мальчишка, уже чуть тронутый порчей городской улицы, не очень искренний, навряд ли, добрый от природы, другой — люмпен, накипь в людском обществе, цена, которую рано или поздно снимут и выплеснут. Оба выросли в этом тесном дворе, среди каменных, домов, на асфальтовой почве. Но откуда у них волчья избяная тоска? Откуда им знать о долгих зимних, без просвета вечерах среди бревенчатых стен, похороненных в сугробах? Откуда им знать, как воет ветер и чадит лучина — единственный свет, единственный друг? Откуда знать им, когда сам Федор этого не пережил? Федор, родившийся в деревне, видел керосиновую лампу, но не застал светца.

К Федору это могло прийти через бабок и дедов, через деревенские легенды, через те сугробы, которые и до сих пор наметаются под бревенчатые стены. А эти?.. Каким чудом неведающие говорят правду?

Мать жениха, горбоносая старуха, приоткрыла сморщенное веко, проглянул зеленый глаз, и нет в нем холодной трезвости — кисленькое бабье умиление.

И гордое, счастливое лицо Аллы, трепетно направленное к Лешке. Время от времени она оборачивается то к одному, то к другому, и ее большие, влажно-темные лучащиеся глаза опаляют по очереди вызывающим презрением: «Чего вы ст оите по сравнению с ним? Чего вы все ст оите?»

А Виктор горбатится за столом, давит кисти рук коленями, бледен, уничтожен.

Лешка замолк, тронул последний раз струны гитары — уплыл под тусклый потолок полустон, полувздох. Сашка распустил на лбу страдальческие морщины, и его бледная рожица с маслянисто прилизанными волосами стала скучной, невыразительной.

Все молчали, и, наверно, всем было грустно и приятно, но в то же время неловко — слишком непривычно, слишком красиво, чтобы это могло длиться долго.

Старуха гостья снова дремотно смежила веки, а ее сын-жених, выставив на груди бумажную розу, вздохнул льстиво:

— Да-а, талант.

И Лешка взвился:

— Заткни пасть! Лапоть!

— Лешенька! — качнулась к нему Алла.

— Чи-то он понимает? Навоз! Он должен молчать в тряпочку и не квакать!

— Я же говорил… — обиженно повернулся Миша к невесте.

— Чи-то ты говорил? Ты говорил, свечечка копеечная, что меня нельзя пускать… Куда? В это не-интел-ли-ген-т-ное общество. Уважаемые граждане, я ему сейчас попорчу прическу!

— Лешенька!

На воробьино-остром личике невесты — ни растерянности, ни испуга, лишь злоба.

— Ты ручалась за него. Ты же обещала, — выговаривала она смятенной Алле. — Нализался, скотина, а теперь хамит.

— Лешенька, пойдем, милый, отсюда.

— С-ска-атина? Счастье твое — я джентльмен… А ну ты, прилизанный! Ты! Женишок! Повтори, что сказала твоя невеста!.. А-а ма-ал-чишь, кусошник!

— Лешенька!

— Заткнись! Сам уйду!.. Но прежде пусть мне скажут — талант я или нет? Пусть скажут, кто понимает… Эй, ты! — Лешка неожиданно повернулся к Федору. — Ты-то чего? А? Молчишь, халява! Ведь по морде видел — нравится. Слова жалеешь? Твое слово — олово?