Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

— Пошли в воду, Иван, — не выдержала Марина, быстро вскочила, побежала к берегу, и прохладная вода Донца шумно расступилась перед ней.

Девушка нырнула и выплыла на середине реки.

— Браво! — захлопал в ладоши Шаронов. — Браво! Я тоже так могу. Я могу вынырнуть даже на той стороне!

Иван подошёл к берегу и стал на песке. Лёгонькие волны набегали на берег и мягко, ласково касались пальцев ног. Высокий и тонкий, Иван казался отлитым из металла.

— Плыви сюда! — крикнула Марина. — Тут, на быстрине, наверно, ключи бьют.

Шаронов решил, что этот призыв может относиться только к нему.

— Иду-у! — во всё горло крикнул он, пробежал мимо Ивана и с разгону плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг и пены.

Улыбаясь, Иван смотрел, как разошлись и исчезли круги на воде, как лопались пузыри…

Прошло, должно быть, с минуту, а может, это только показалось? Голова Шаронова не появлялась на поверхности реки. Иван стал беспокоиться.

— Марина! — крикнул он. — Знаешь, этот директор, кажется, утонул.

— Такой не утоне-ет! — послышалось с середины реки.

— Честное слово, утонул! Плыви сюда! — уже по-настоящему испугался Иван.

В это мгновение метрах в пяти от берега появилось перекошенное лицо Шаронова, высунулась рука с растопыренными пальцами, послышался не то голос, не то хрип, и снова всё исчезло.

— Тонет! Марина, сюда! — звал Иван.

Он бросился в воду, но в зеленоватой, илистой глубине невозможно было разобрать, где барахтается директор ателье. Иван вынырнул, набрал полную грудь воздуха и снова пошёл вниз. Вот мелькнуло белое пятно. Иван повернул в ту сторону, схватил жирное мягкое тело, вытолкнул его на поверхность и вынырнул сам. Они были недалеко от берега, но Шаронов конвульсивно, боясь потерять опору, вцепился в Ивана, как клещ. Плыть было невозможно, они оба пошли на дно, но гут же выплыли снова.

— Держись, Иван! — услыхал он голос Марины. — Я сейчас!

Иван понял, что если он снова нырнёт, тяжёлое тело Шаронова затянет его в зелёную муть донецкой воды. Надо было высвободить во что бы то ни стало руки. Прямо перед собой Иван видел искажённое лицо, обезумевшие глаза, круглый подбородок…

И, не раздумывая, он коротко и крепко ударил в этот подбородок.

Голова Шаронова запрокинулась, как будто сломалась шея. Глаза закрылись. Тело обмякло, и руки выпустили Железняка.

Иван подхватил потерявшего сознание директора, лёг на спину и через мгновение очутился у берега. Осторожно вытащил он Шаронова на берег и положил на песок.

Из воды выскочила Марина.

— Жив? Как я испугалась! Ему надо искусственное дыхание сделать.

Но искусственное дыхание оказалось ненужным. Шаронов чмокнул, раскрыл глаза, сел на песке, сердито взглянул на Марину, затем на Ивана и с трудом поднялся на дрожащих ногах.

— Какое вы имели право бить меня?! — крикнул он высоким фальцетом. — Хулиган! Вы нанесли мне оскорбление действием! За что вы на меня набросились?

Столь неожиданный поворот дела ошеломил Ивана. Вытащил человека из воды, спас от смерти — и на тебе! Это было даже смешно. Иван расхохотался, Марина тоже.

Этого уж Шаронов вынести не мог. Слабые ноги изменили, подогнулись, и директор медленно осел на песок. Не желая признавать своё поражение, он сказал:

— А всё-таки, если бы вы мне не помешали, я переплыл бы реку!

— Попробуйте это сделать ещё раз, я больше не буду мешать, — вежливо предложил Иван.

Шаронов взглянул на ту сторону. Он окончательно протрезвел, но соображал всё ещё медленно.

— Боже мой! — вдруг схватился он за голову. — Боже мой! — Он только сейчас всё понял. — Да, конечно, сам бог мне вас послал! Вы не думайте, что я настолько пьян и что я подлец. Вы хорошие люди, а я…

Иван поморщился:

— Бери платьишко, Марина, пойдём купаться в другое место.

— Куда вы? — спросил Шаронов. — Давайте лучше выпьем с нами…

— Благодарю, — ответил Железняк. — Не подходите только близко к воде, а то бульк — и каюк на веки вечные!

И быстро пошёл за Мариной.

— Что-то мне его даже жалко стало, — сказала Марина. — И жалкий, и подлый, и смешной — все вместе.

— Скажи спасибо, если в милицию на меня не заявит. — улыбнулся Иван. — От такого всего ожидать можно.

Больше о директоре ателье между ними не было сказано ни слова. Они пошли вниз по течению, нашли уютное местечко, искупались, поплавали, потом вернулись в лагерь, но никому не рассказали про случай на реке.

Вечером Иван поехал домой. В вагоне, где люди стояли плотно набившись, было весело. Рыбаки хвалились трофеями, показывали из мешков здоровенные щучьи головы с мёртвыми, запавшими глазами. Какой-то паренёк с обожжённым солнцем лицом тихо наигрывал на баяне. Девичий голос подпевал. Вагон постукивал на стыках рельсов. Иван сидел в уголке около окна и думал о Любови Максимовне.

Стемнело. Солнце уже закатилось за дальний лес. Под колёсами один за другим прогромыхали два моста, скоро Калиновка, пора выбираться из вагона. Чудесный сегодня был день!

Музыка вагонных колёс замедлилась, две высоченные домны проплыли совсем близко за окнами вагона. Надо выходить — Калиновка. Иван спрыгнул на перрон, стараясь как можно быстрее выбраться из толпы, пошёл к выходу и вдруг остановился. У вокзальных дверей стоял Максим Сергеевич Половинка с чемоданом в руке, а рядом с ним Любовь Максимовна.

«Максим Сергеевич уезжает лечиться в Кисловодск, — вспомнил Иван. — Вот удачно встретились на прощанье!»

Иван подошёл, поздоровался.

— Еду на ремонт, мотор что-то сдаёт, — протягивая Железняку руку, сказал Половинка. — Говорят, высокое давление и шум какой-то. Пусть переберут всё наново, чтобы всё звенело.

Он шутил, поглядывая на грустное лицо дочери, а думал о шестидесяти прожитых годах, о том, что у каждого, даже самого совершенного мотора есть отведённая норма часов, которым рано или поздно наступает конец.

Эти мысли начали приходить совсем недавно, когда стало сдавать сердце.

— Я тебя знаю, — сказала Любовь Максимовна, — ты там докторов слушаться не будешь. Скажешь: «Я сам себе доктор». А ты хоть раз послушайся. Его уже несколько раз на курорт посылали, так разве он лечится? — Матюшина обращалась уже к Ивану: — Разве ж он лечится?

Ходит рыбу ловить или, ещё хуже, найдёт себе работу, а тогда уж всё…

И Любовь Максимовна безнадёжно махнула рукой.

— Не знаешь ты академика Павлова, — серьёзно, как маленькому ребёнку, разъяснял Половинка. — Он говорил, что перемена работы — это лучший отдых…

— Не знаю я твоего академика и знать не хочу, — резко ответила дочь. — А в санаторий письмо напишу, чтоб следили за тобой.

— Я тебе! — погрозил пальцем Половинка.

— Напишу!

— Больше всего на свете бойся, Иван, женщин, — сказал Половинка. — Как возьмут тебя в шоры, не выкрутишься.