Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

Этот короткий разговор запомнился Виктору до каждого слова. Он будто увидел себя со стороны. Молодой парень, командует многими людьми, среди них есть пожилые, заслуженные. Почему же именно он? У него уже есть военный опыт. Он хочет бить немцев и знает, как это делать, а они хотят, но не знают. И они, и молодые, и старые, и коммунисты, и комсомольцы, слушают его, верят ему. Он заслужил эту веру тем, что десятки раз был в бою, сотни раз ходил рядом со смертью, тем, что пробивался от самой границы к своим, только к своим. Кто теперь мог не верить ему, сомневаться в нем? Прав Южин: сейчас каждый человек, как на стеклышке. И уж конечно, в эти дни в партию не вступают трусы, шкурники и карьеристы. И сейчас самое подходящее время вступать ему, Виктору.

Если что и останавливало Дьяконского, то это нежелание ворошить прошлое, боязнь получить отказ. Поэтому он медлил даже и после разговора с Южиным.

Отряду Виктора так и не удалось уйти с сахарного завода. Утром к ним прискакал капитан — делегат связи из штаба фронта. Лошадь в грязи, не разберешь, какой масти. Капитан долго мыкался по дорогам, разыскивая стрелковую дивизию. Он знал, что от дивизии осталась горстка людей. Но эта горстка должна была закрепиться на дороге и задержать немцев, чтобы успели оттянуться к новому рубежу отступающие части. Эта горстка должна была спасти растянувшиеся по шоссе войска и обозы. Но капитан не сумел найти дивизию. Возможно, она уже вообще не существовала… И тогда капитан решил перепоручить задачу любому подразделению, способному вести бой. Он не приказывал, он просто объяснил Южину и Дьяконскому, как обстоит дело.

— Сутки, — сказал он. — Это необходимо.

Южин вопросительно посмотрел на Дьяконского. Виктор кивнул. Сутки так сутки. У него была полная уверенность, что, пока есть в руках оружие, пока есть хоть немного людей, немцы ни черта не сумеют с ними сделать. Можно отразить их атаки, перехитрить, выскользнуть из-под носа. Не первый раз.

Они задержали на дороге две пушки вместе с прислугой и зарядными ящиками. Пригнали к заводу несколько повозок с боеприпасами. Отдохнувшие красноармейцы подготавливали к бою полуподвальное помещение.

В полдень, когда по шоссе все еще шли отступающие бойцы и тащились подводы, появилась немецкая разведка. Немцы подъехали на мотоциклах по проселку. Виктор приказал обстрелять их, и мотоциклисты сразу повернули обратно. Противник действовал вяло, без обычного напора. Подтянувшаяся пехота попробовала атаковать завод, но залегла, как только красноармейцы открыли огонь.

У Виктора сложилось такое впечатление, что немцы не хотят ввязываться в серьезный бой. Вероятно, они надеялись, что за ночь русские сами оставят завод и уйдут на восток.

Едва рассвело, на шоссе появилась колонна противника. Двигались пешие и повозки. Двигались не быстрее, чем отступали здесь вчера красноармейцы. Одинаково трудно было идти и тем и другим.

Двадцать снарядов прямой наводкой всадили артиллеристы в голову колонны. Расстояние было невелико, ни один выстрел не пропал даром. Движение на шоссе прекратилось. А когда со стороны Харькова подъехали машины с пехотой, орудия заговорили снова. И опять возникла пробка. Передовые отряды немцев, которые должны были по пятам преследовать советские войска, не давая им закрепиться на новом рубеже, вынуждены были стоять на месте или искать объезд.

Против отряда Дьяконского немцы выделили по меньшей маре батальон. Завод был окружен плотным кольцом зарывшихся в землю фашистских солдат. И вот уже третьи сутки продолжался этот странный бой. Виктор берег снаряды, разрешал артиллеристам стрелять только по важным целям. Пушкари уже записали на свой счет дюжину грузовиков и два танка. Но главное — пробки. После каждого огневого налета на три-четыре часа замирало движение.

Немцы били из пушек и минометов по заводу, но это совсем не было похоже на тот шквал огня, какой они обычно обрушивали в таких случаях раньше. Они тоже испытывали трудности с боеприпасами. Правда, стены завода кое-где обвалились, но в полуподвальном этаже имелось много хорошо защищенных мест, где и скрывались красноармейцы. Потери несли главным образом в контратаках: по ночам немцы просачивались на территорию завода, приходилось выбивать их штыками.

Теперь отряд Дьяконского не мог причинить фашистам большого вреда. Артиллеристы имели только неприкосновенный запас — восемь снарядов. Совсем мало осталось патронов. Приближался конец. Даже немцы понимали это. Они, избегая потерь, не торопились, вели осаду на измор, считая, что русские обречены…

…Да, сейчас для Виктора самое подходящее время было подать заявление. В такой обстановке никто не посмел бы усомниться в его преданности. Или теперь, или никогда!

«Партия — наша надежда и сила, — написал он. — Я хочу быть частицею этой силы. Если погибну, прошу считать меня коммунистом».

Бережно неся листок, отправился разыскивать Южина. Нашел его в складском помещении, отведенном для раненых. Парторг вместе с санитаром перевязывал красноармейца. Боец был без сознания, изредка чуть слышно стонал. Вокруг раны — синяя опухоль. В отряде не было ни врача, ни фельдшера. Санитар лечил, как умел.

Южин долго мыл руки в луже, натекшей на полу под окном. Поочередно вытирая пальцы носовым платком, сердито сказал санитару:

— Бинт меняй чаще. Есть же бинты.

Виктор протянул заявление, Южин прочитал его, спросил:

— Карандаш у тебя?

— Да, с собой.

— Вычеркни вот тут — «если погибну». Прошу считать меня коммунистом. И все. От мертвого партии толку мало. Хочешь быть большевиком — принимай на себя ответственность, пока жив.

Собрание проводили в котельной. С разных концов завода пришло сюда девять человек. Среди них было четверо ополченцев — немолодые, спокойные люди. Они обращались к Южину на «ты», называли по имени-отчеству.

Виктор не знал, кто у него в отряде коммунист, кто комсомолец. Выделял дельных людей, смелых, инициативных, на которых можно положиться. И сейчас он был даже удивлен, встретив здесь именно тех бойцов, которых считал лучшими. Пришел в котельную казах Ибрагимов, искусный стрелок, дисциплинированный красноармеец. Пришел Ванин, пожилой ворчун, не бросивший при отступлении свой пулемет даже тогда, когда другие, обессилев, выбрасывали пустые котелки. Пришел сержант-артиллерист, подбивший два танка на шоссе.

Ибрагимов сел на корточки возле стены. Остальные стояли. Южин объявил повестку дня. Дал ополченцу, такому же рыжеусому, как и он сам, кусок топографической карты.

— Веди протокол, Трофименко. Только мельче пиши, чтобы места хватило.

— А зачем такая формальность? — возразил Ванин. — Нашли время писанину разводить. И без протокола можно.