Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

Положив трубку, Гейнц несколько секунд стоял недвижимо, потом потер виски и повернулся к жене. Встретив ее вопросительный взгляд, сказал рассеянно:

— Ничего, дорогая, просто позвонил Шмундт. Они не вспоминали меня, когда дела шли хорошо… Шмундт передает самые лучшие пожелания и завтра привезет твои любимые цветы. А сейчас я должен ехать к генералу Фромму [7] Командующий армией резерва , узнать последние новости. Оказывается, мое мнение еще кого-то интересует.

Из штаба армии резерва он вернулся только в седьмом часу вечера. Сбросил шинель и, отказавшись от ужина, сразу прошел в кабинет. Маргарита приготовила кофе, сама понесла ему. Гейнц сидел над картой и быстро писал что-то на листке бумаги.

Осторожно поставив тяжелый серебряный поднос на край стола, Маргарита бесшумно пошла к двери, но остановилась, услышав резкий голос:

— Они подняли меч Немезиды и отрубили весь выступ. В котле больше трехсот тысяч. Такого не было с нами со времен Иены и Ауэрштедта. Но тогда против нас был Наполеон… В котле нет горючего, лошади остались на зимних пастбищах. Вокруг — снег и степь. Это расплата, и я не знаю, чем это кончится…

Гудериан умолк. Маргарита так и не поняла, обращался ли он к ней или говорил сам с собой. Она постояла еще немного, но Гейнц ничего больше не говорил, и она вышла, потихоньку прикрыв за собой дверь.

Часы медленно отсчитывали минуты, а она, пытаясь подавить тревогу, ждала, когда муж позовет ее. Пора было спать, но беспокоить Гейнца она не решалась.

В кабинете было очень тихо. Потом Маргарита уловила странный звук: что-то упало. Поколебавшись, она заглянула туда и вскрикнула от ужаса: Гейнц лежал на ковре возле стола, прижав к сердцу обе руки, будто умоляя о чем-то.

Ей показалось, что муж мертв, и она упала рядом с ним, продолжая кричать и пытаясь поднять его. Прибежавшая прислуга помогла ей. Кто-то звонил по телефону, вызывая профессора.

Гудериан был без сознания, но сердце его билось, хотя толчки едва ощущались. С помощью Маргариты профессор снял с Гейнца мундир, умелым движением разорвал нижнюю рубашку. Сопровождавший его врач раскладывал на столике лекарства и какие-то блестящие инструменты.

— Приступ. Сердечный приступ, — сказал профессор и добавил успокаивающе: — Сейчас это у многих. Такое время.

И как ни взволнована была Маргарита, она все же подумала, что о Сталинградском «котле» не писали в газетах и не сообщали по радио. У Гейнца будут неприятности, если кто-то увидит его карту или прочитает его записи. Она подошла к столу и убрала в ящик все бумаги.

Только на третьи сутки вернулось к Гудериану сознание. Он так ослаб, что с трудом поднимал руку. Маргарита влила ему в рот несколько ложек куриного бульона.

В этот день профессор сказал ей, что теперь за жизнь мужа больше можно не опасаться. Это было серьезное потрясение для всего организма, но Гудериан справился с ним.

Вечер выдался морозный: какой-то хрусткий, прозрачный, будто стеклянный. Матово светились пышные сугробы, четко обрисовывались на фоне звездного неба белые контуры высоты Лысой. Редкие выстрелы потрескивали сухо и коротко. Сегодня подразделения на плацдарме получили приказ не ввязываться в огневой бой. Сегодня требовалась тишина.

До начала радиопередачи оставалось десять минут. Игорь Булгаков стоял у входа в землянку, потирая стынущие щеки. Отсюда, от этой двери, убегали к передовой несколько черных шнуров. В окопах, в кустах, на склоне высоты и даже на «ничейной» земле были замаскированы пять мощных громкоговорителей.

В жарко натопленной землянке суетился радиотехник, проверяя готовность аппаратуры, подремывал в углу Гиви, а за столом торжественно восседала сухонькая старушка в старомодном черном платье с большой брошью на груди, прицепленной по поводу важного мероприятия.

Эта ветхая женщина, обнаруженная дивизионными разведчиками где-то в тыловой библиотеке, любила говорить о двух вещах: о своем возрасте и о прошлом. Лицо у нее было сморщенное, усохшее, жидкие волосы успели не только стать совершенно седыми, но начали даже желтеть. Судя по этим признакам, ей шел по меньшей мере восьмой десяток лет, однако голос ее звучал звонко и молодо.

В особом отделе Игорю сказали, что она — бывшая дворянка и чуть ли не из графской семьи, но ей можно доверять, так как родственников за границей у нее нет, а два сына сражаются на фронте. Она в совершенстве знала итальянский и немецкий языки, свободно разговаривала по-французски. Когда сердилась, у нее вырывались почему-то польские фразы, и она шипела, как кошка.

Игорю не нравилась ее категоричность. В чужие дела Цновская нос не совала, но уж если скажет что-нибудь, то обязательно настоит на своем. Так было, когда готовили тексты для передач. Работали втроем: Булгаков, Цновская и представитель политотдела армии. Опрашивали пленных, читали захваченные солдатские письма, набрасывали черновики. Игорь мыслил так: надо рассказать солдатам противника, что фашизм — злейший враг народов, что Муссолини ведет Италию к гибели, что против гитлеровской коалиции ополчилось все свободолюбивое человечество. Следующую передачу посвятить обзору военных действий. У Советского Союза огромная территория и неисчерпаемые ресурсы. Враг будет уничтожен. Уцелеют только те солдаты и офицеры, которые сдадутся в плен.

— Я не согласна. Вы совсем не знаете итальянцев. Такие холодные слова могут повлиять на рассудочных немцев. Но и в этом я не уверена. Это казенная пропаганда. Итальянцы — люди пылкие и впечатлительные. Надо обращаться к их чувствам. Страх смерти, тоска по родному дому, воспоминания о жене, о детях — вот что нужно для них. Они остро воспринимают поэтическое и красивое.

— Их надо припугнуть, — настаивал Игорь, — пусть поймут безнадежность своего положения.

— Они не пугливые, — возразила старушка. — К тому же Рим слишком далеко от Дона, чтобы положение казалось безнадежным.

На сторону Цновской стал инструктор поарма, и это решило дело. Старушка сама подготовила тексты. Игорь вынужден был согласиться. А инструктору поарма тексты так понравились, что он обещал размножить их листовками.

Сейчас у противника ужин. В траншею принесли вареные макароны и куски замерзшего вина. Пленные жалуются — их кормят только этим, никаких фруктов и овощей, у многих шатаются зубы. А вино наполовину разбавлено водой — интенданты стараются для себя.

Да, южанам-итальянцам тут приходится хуже, чем немцам. И кормят союзничков скверно, и одеты они не для русской зимы. Кители и шинели легкие, на рыбьем меху. Красивая у них форма, даже солдаты носят рубашку с галстуком. Но галстук не греет, а в бою только мешает…