Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

Под утро, когда приблизились к станции, когда завиднелись горящие дома, танки остановились. Со стороны станции слышались выстрелы. Бесстужев прыгал, согреваясь, возле головного танка и ругал всех: обидно, что кто-то опередил их.

Но вот возвратился броневик, посланный на разведку. Откинулась покрытая клеенкой стальная дверь, выскочил из черного нутра машины лейтенант в шлеме. Доложил, посмеиваясь: на станции свалка, все лезут в вагоны, немцы стреляют в венгров, итальянцы в немцев, и вообще там кавардак и неразбериха. Самое время ударить.

Командир танкистов вопросительно посмотрел на Бесстужева. Тот помолчал, морща лоб, предложил:

— Давай так: заходи через поселок. Пусть немцы не к домам, а в поле бегут. Там не зацепятся.

— Сделаем!

Командир опустил за собой тяжелую крышку люка. Юрий залез на броню.

К станции вышли по двум улицам, огибая свежие воронки авиабомб. Машины вырвались к платформе и почти в упор ударили по эшелонам. Сразу вспыхнул огонь, начали рваться боеприпасы.

Никогда не слышал Юрий такого многоголосого дикого воя. Тысячи солдат в ужасе метались по лугам, сыпались из вагонов, спотыкались и падали под ноги толпе. Грохот стрельбы не мог заглушить отчаянных воплей. Танковые пулеметы стрекотали не переставая. Автоматчики били не целясь в темную массу, разом приканчивая весь диск. Трупы лежали один на другом.

Пламя, охватившее вагоны, бушевало так сильно, что танки вынуждены были попятиться к станционному скверу. Да и врагов уже не было видно. Те, кто уцелел, бежали в поле, к дальнему лесу. Туда, отсекая им путь, пошли через переезд два бронеавтомобиля.

Работа была закончена. Бесстужев вывел людей на окраину поселка, к перекрестку грунтовой и железной дорог. Бойцы начали окапываться фронтом на восток, чтобы закрыть путь тем колоннам, которые шли сзади, стремясь вырваться из мешка. За домами замаскировались танки.

— Ну, ты возглавляй здесь, — сказал Юрий командиру танкистов. — Я пойду приятелей поищу, — усмехнулся он.

Пленных сгоняли в длинный и низкий сарай возле разрушенного вокзала. Бесстужев велел им выстроиться около задней стены. Скомандовал через переводчика.

— Солдатам и офицерам двадцать четвертого танкового корпуса — три шага вперед!

Из пестрой толпы разномастных шинелей и полушубков отделились полтора десятка фигур.

— Кто служил в четвертой танковой дивизии — шаг вперед!

На этот раз выполнили команду только трое.

— Сейчас будет проверка! — пригрозил переводчик, однако никто больше не вышел.

Перед Бесстужевым — высокий унтер в очках, в изодранной русской шапке, с опорками на ногах. На вопросы переводчика он отвечал быстро и заискивающе. На фронт прибыл из Франции летом сорок второго года. Специалист по аккумуляторам, в русских не стрелял.

Двое других были совсем молоды, лет по восемнадцать, смотрели испуганно и злобно. У одного на грязных щеках остались полоски от слез. Бесстужев подумал, поморщившись, что этот вояка час назад ревел белугой и звал маму. На фронт их привезли минувшим летом, они даже не слышали, что есть в Белоруссии такой город — Столбцы.

Эти остроносые сопляки были противны Юрию, но той страшной ненависти, которая заставляла его раньше стрелять в упор, испытывая мстительное удовлетворение, — такой ненависти он не ощущал. Все это были другие немцы. А может, чувство мести притупилось сегодня: столько набили фрицев, что смерть еще двоих ничего не прибавит. Не стоит руки марать.

— Что с ними делать, товарищ капитан? — спросил переводчик.

— Скажи, что им повезло, — презрительно процедил Бесстужев. — И нечего им здесь курорт устраивать. Гоните всех на рельсы. Пускай своих зарывают. Поезду пройти негде, а у наших саперов и без того забот много.

С огнем и дымом вырывается из кратера поток лавы, ползет по склону вулкана, сжигая все на пути, ускоряя движение, расширяясь, захватывая новые участки. И нет никакой возможности остановить его. Он расплавит, испепелит любую преграду.

Как огненная лава, ширилось и разрасталось наступление Юго-Западного и Воронежского фронтов, раздвигая свои границы, втягивая в сражение армии соседнего Брянского фронта.

Пехота продолжала добивать остатки, пятнадцати вражеских дивизий, попавших в окружение, а севернее, в районе Касторной, образовался уже новый «котел», в который угодило с десяток немецких соединений. Подвижные войска, танки и кавалерия, ушли вперед, к рекам Осколу и Тиму. А в штабах планировали развивать наступление еще дальше, на Харьков и Курск.

Раскаленный вал войны разрушал и сжигал то, что создано было природой и человеком, оставляя за собой великое множество могильных холмов. Хорошо, если успевали товарищи погибших поставить над могилами дощатые конусы с жестяными звездочками, хорошо, если знали они, какие фамилии написать на табличке. Новые смерти заслонили боль вчерашних потерь: стирались в памяти имена, забывались места, где зарыли павших — и знакомых, и совсем неизвестных. Так велика, так обширна и мучительна была эта война, что забывались не только люди, но и бесконечные бои. Даже целые операции, отнявшие десятки тысяч жизней, тускнели на фоне других, более броских событий, не оставляя в памяти заметных следов.

Внимание людей было приковано к Сталинграду, где задыхались в железных тисках двадцать две немецкие дивизии. Все ждали, когда развяжется этот кровавый узел. А в том же морозном январе 43-го года западнее Воронежа легли костьми сразу двадцать шесть немецких, венгерских и итальянских дивизий, и пленных там было взято больше, чем под Сталинградом.

Острогожско-Россошанская, Воронежско-Касторненская операции: очень уж прозаические, труднозапоминаемые названия носили они. Промелькнули в газетах эти названия два-три раза, а потом больше не упоминались. Только уцелевшие в этих сражениях ветераны долго еще говорили о них. Ведь не шутка — разгромить такую махину, не имея превосходства над ней. А все потому, что воевали с умом, толково, по широкому замыслу.

Прохор Севастьянович подумывал, что если ему доведется когда-нибудь преподавать в Академии, он будет приводить эти операции в пример слушателям как образец быстроты, решительности, гибкости руководства. А то, что в газетах мало писалось о боях западнее Воронежа и что не курился вокруг них фимиам, — это Порошина не волновало.

Сталинград стал своего рода фетишем. Ну и правильно. Там остановили противника, там впервые окружили врага. Пусть и слава витает над тем местом. Людям трудно радоваться успехам вообще в каких-то незнакомых районах, в заурядных городах, которых не упомнишь и не перечислишь. Успех должен воплотиться в конкретной форме. Сталинград особенно подходит для этого. История у него революционная, защитники отличились, имя он носит громкое!