Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

— Иди, — подтолкнул он солдата, а сам шагнул к раненому.

Он был старым воякой, этот ефрейтор, проживший двадцать два года, из них почти три — на войне. Его самого несколько раз увозили из боя в госпиталь. И ему казалось, что он понимает, чего хочет искалеченный враг. Лучше отмучиться сразу — все равно не жилец…

Ефрейтор поставил автомат на одиночный выстрел и, не глядя на расширенные умоляющие глаза, нажал спусковой крючок.

Раненый дернулся и вытянулся, оборвав стон. Голова качнулась, грязная вода хлынула на лицо, заливая нос, рот, глазницы. Ефрейтору стало не по себе. Он схватил убитого за локоть. Выволок на кочку тяжелое мокрое тело, а потом поспешил за солдатом, на ходу вытирая о шинель руки.

Утром 6 ноября на Крещатике, в районе вокзала и на днепровских кручах прозвучали последние выстрелы. По всей стране люди слушали сообщение «В последний час». Освобождена столица Украины! Освобожден самый крупный город из тех, которые удалось захватить немцам!

Быстро пролетел этот радостный день. А вечером хмурое осеннее небо над Москвой озарилось новым салютом, новыми победными залпами в честь воинов, вернувших стране древний Киев — мать городов русских.

Стихли выстрелы над Днепром. В ротах и батальонах подсчитывали потери и трофеи, составляли донесения. Старшины сдавали полковым писарям длинные списки убитых и раненых. О группе Игоря, ходившей во вражеский тыл, не поступало никаких сведений.

Капитан, начальник разведотделения дивизии, зачислил было старшего лейтенанта Булгакова и его товарищей в списки пропавших без вести. Но генерал Порошин приказал искать. Территория, на которой действовала группа, освобождена, люди не могли исчезнуть бесследно. Прохор Севастьянович распорядился выслать поисковую группу в тот район, где разведчики последний раз выходили на связь, потребовал произвести проверку во всех армейских госпиталях.

Генерал еще надеялся, что Игорь жив. Может быть, ранен, подобран санитарами другой дивизии или другого корпуса. Прохор Севастьянович подписал всем разведчикам наградные листы. Ведь разведчики сделали большое дело: вскрыли группировку противника как раз на направлении главного удара советских войск. Это были те сведения, в которых нуждался не только Порошин, но и командующий армией и сам командующий фронтом Ватутин.

Однако надежда Прохора Севастьяновича иссякла, когда капитан во время очередного доклада положил на его стол короткий рапорт, написанный на тетрадном листке. В рапорте сообщалось, что тело старшего лейтенанта Булгакова обнаружено среди немецких трупов, опознано двумя работниками политотдела и захоронено в братской могиле.

Распутица пришла невиданная, какой не могли припомнить местные старожилы. Третью неделю на Смоленщине без перерыва моросили дожди. Мутная вода залила все низины, лужами стояла среди полей. Вместо дорог — реки грязи. Где по щиколотку, а где и до самых колен.

От машин — никакой пользы. Застряли полуторки и «пикапы», «газики» и «студебеккеры», вездеходы и грузовики. Застряли даже мощные артиллерийские тягачи. Самолеты прижались к аэродромам. Прекратился всякий подвоз, и осталась матушка-пехота сама по себе, с карманным запасом сухарей и патронов. Просчитались даже запасливые немцы-аккуратисты. В кои-то веки почувствовали они острый недостаток боеприпасов, в кои-то веки подтянули свои животы.

Ни махра, ни снаряды, ни письма не доходили на передовую. Доходили только приказы. Эти приказы подняли пехоту на очередной штурм, она пошла на немцев в мокрую ночь голодная, остервенелая, с одной гранатой на троих бойцов. Немцы не могли встретить ее уничтожающим шквалом огня, а принимать рукопашную они не привыкли.

Так была прорвана на этот раз вражеская оборона. Командование распорядилось ввести в прорыв подвижные войска и развивать наступление в сторону Орши. Танковые и мотострелковые части вошли, но подвижность их была настолько ограничена, что они не смогли обогнать пехоту.

За двое суток танковая бригада оставила в грязи все колесные машины, все легкие танки Т-70, имевшие малый клиренс, не говоря уж о «двухэтажных гробах», способных безаварийно передвигаться разве что только по сухому асфальту.

Осталось позади все начальство, пытавшееся собрать, протолкнуть вперед технику и людей. Боевым ядром бригады, стремившимся не отстать от пехоты, командовал рыжий лейтенант Карасев. Сквозь разливанное море грязи вел он на запад свою куцую колонну. Впереди полз новый, ни разу не поврежденный танк Т-34. За ним — машина Карасева, подремонтированная на скорую руку. Ходовую часть удалось исправить, но заклиненная башня не поворачивалась. Броня была иссечена, в лобовой части завязли вольфрамовые сердечники подкалиберных снарядов.

На танках примостились десятка два мотострелков, мерзли под дождем, кутаясь в плащ-палатки. А еще Лешка Карасев тянул за собой на стальном тросе походную кухню настойчивого земляка Ивана Булгакова. Кухня ныряла в колдобины, клонилась, грозя опрокинуться, сам Иван чудом удерживался на приступке.

Замыкал танковую колонну вольный работник Ефрюшка, восседавший на широкогрудом венгерском мерине. Кроме Ефрюшки, мерин вез еще два мешочка с продуктами. Когда дорога делалась особенно трудной, Ефрюшка сползал с лошади и пробивался сквозь грязь, ведя Шибко Грамотного в поводу. Иногда они даже обгоняли танки, потому что в машинах случались поломки, а выносливый мерин шагал безотказно.

Возле перекрестка дорог колонна остановилась на короткий привал. На самой развилке Иван увидел большой щит с белой надписью. Сверху были выведены остроконечные немецкие буквы. А внизу по-русски значилось: «ДО БЕРЛИНА — 1500 КИЛОМЕТРОВ»

Поглядел Иван на эту аккуратную надпись, почесал затылок и полез на танк Карасева.

— Эй, Леха-командир, анкету вот ту видишь?

— Ну, вижу.

— Резолюцию бы на нее накласть!

— Какую? — не понял лейтенант.

— Простую, — усмехнулся Иван. — Которая ближе к сердцу.

— Ага! — закивал Карасев, в зеленых глазах его появился озорной блеск. — Сейчас, земляк! В лучшем виде изобразим!

…Минут через двадцать танки двинулись дальше. А по дороге, по обочинам, по полям все шли и шли люди в серых шинелях, едва переставляя сапоги с пудовыми подушками грязи, промокшие до нитки, усталые до изнеможения. На сгорбленных спинах своих тащили пулеметы и минометные трубы.

Может, сообразил какой-нибудь интендант, а скорей всего решил сам народ: вперемежку с бойцами шли мирные жители. Старики на палках, попарно, несли тяжелые ящики. Бабы, подоткнув юбки, тащили за спиной мешки, из которых торчали головки снарядов. Подростки гнулись под тяжестью цинковых коробок с патронами. Совсем еще малые ребята несли корзинки и грибные лукошки, накрытые сверху тряпицами, под которыми желтела медная россыпь автоматных патронов.