Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

— Спасибо, — наклонила голову Ольга.

— Вот не пойму только, когда ты успела с Порошиным стакнуться, — продолжала Антонина Николаевна, упорно глядя на грязную дорогу, с пестревшими на ней кленовыми листьями. — И пробыл-то он у нас всего двое суток…

У Ольги к щекам прихлынула кровь, ответила сдержанно:

— Я попросила — он обещал.

— Ну и хорошо! — произнесла Марфа Ивановна, стоявшая на пороге, плечом к косяку. — Человек он степенный, в возрасте, и не пьет как будто…

— Да вы что? — рассердилась Ольга. — Замуж меня выдаете, что ли? Я на фронт еду! Понимаете? На войну!

— И-и-и, ясочка ты моя! — только и сказала ей в ответ бабка, с печальной улыбкой глядя, как обнимает и целует Ольга своего сына.

На сборы Ольге хватило одного дня. Брала с собой что похуже. Остальные вещи пусть обменяют на базаре: за зимнее пальто вполне можно взять два мешка картошки. И платья нечего жалеть, и костюм. Будем живы — будут и вещи.

Рано утром, пока дети еще спали, Ольга быстро позавтракала на кухне, оделась и взяла чемодан.

С бледным, окаменевшим лицом отошла она от кроватки сына. У порога задержалась, повернула было назад, но Марфа Ивановна стала у нее на пути: «Не надо! Разбудишь!»

Потом, прикрыв дверь и держа Ольгу за рукав, объяснила ласково:

— Ты за него не болей, не первый он на моих руках, сама знаешь. Ты себя на будущее береги. Николка-то маленький, а я ведь не вечная. Думай о нем, ты за двоих живешь.

Антонина Николаевна на прощанье обняла Ольгу, ткнулась в щеку губами, сказала коротко:

— Надеюсь, на фронте от тебя будет польза.

За спиной Ольги знакомо скрипнула дверь. В лицо хлестнул сырой ветер. Невидимые в темноте, печально шумели ветви старой березы. Ольга погладила мокрый корявый ствол, последний раз посмотрела на окна. Только в одном из них неярко светил огонек.

От Минска до Бреста Ольга доехала в воинском эшелоне, но дальше на запад поезда еще не ходили. Помощник коменданта станции повертел в руках предписание, смотрел не столько на документ, сколько на молодую женщину в узком коротком пальтишке, с непокрытой головой. Сказал, улыбаясь:

— Хозяйство Порошина?! Знаем, знаем такое. Одну минутку, сейчас выясню.

Помощник коменданта позвонил куда-то, спросил, грузятся ли на складе машины от Порошина. Потом отправился сам провожать Ольгу.

От вокзала повернули вправо, пересекли железнодорожные пути. Офицер что-то рассказывал, смеялся своим шуткам, а Ольга вежливо улыбалась, почти не слушая. Она смотрела на груды обгоревшего кирпича, на оголенные каштаны и думала о том, что когда-то здесь служил Виктор, видел эти каштаны цветущими, а здания целыми, не тронутыми войной.

Помощник коменданта оказался таким любезным, что сам поговорил с начальником автоколонны и даже помог Ольге забраться в кузов высокого крытого грузовика.

Машины тронулись ночью. Грязную разбитую дорогу прихватило морозцем, грузовики медленно ползли по ухабам, качаясь, как на волнах. Ольга, забившись между мягкими мешками, то задремывала, то просыпалась от толчков. Мысли ее каждый раз возвращались к одному и тому же: к предстоящей встрече с Прохором Севастьяновичем.

Собственно говоря, Порошин выполнил свое обещание, вызвал Дьяконскую в действующую армию. В его генеральские обязанности не входит встречаться и беседовать со всеми вольнонаемными сотрудниками. Но с другой стороны, Ольга не просто одна из многочисленных подчиненных. Порошин хорошо знал Игоря — ее мужа, был в их семье, носил на руках ее сына. Тогда, в Одуеве, она поняла, что нравится Прохору Севастьяновичу.

Во всяком случае, спасибо ему за вызов!

На рассвете машины въехали в лес. Грузовики один за другим сворачивали на просеки, на едва заметные дороги, уводившие в чащу. Колонна быстро растаяла.

Ольгу высадили на большой поляне с десятком кирпичных домиков. Вдоль опушки виднелись крыши землянок, из жестяных труб тянуло дымком.

Подошел какой-то офицер с повязкой на рукаве, взял документы Дьяконской. Бумаги оставил у себя, а Ольге велел идти в крайний дом, где жили женщины.

В доме было жарко, держался странный запах табака и духов. Несколько коек оказались свободными. На одной не было даже одеяла, только матрац и подушка без наволочки. Ольга сняла пальто, боты и прилегла на эту постель. Несколько суток она дремала урывками, сидя, кое-как. А тут вытянулась и заснула настолько крепко, что ничего не слышала, и открыла глаза только в десять утра, когда все ее соседки уже ушли. На столе, прикрытая салфеткой, стояла кружка с молоком, а рядом — ломоть хлеба. Ольга догадалась, что это для нее.

Она разыскала умывальник, потом достала из чемодана зеркальце и задумалась: что же делать с волосами? Отрезать — жалко. Больше никогда не вырастут такие длинные и густые. А оставить — замучаешься. Есть ли тут возможность мыть их, сушить, расчесывать?

Ольга машинально отламывала кусочки хлеба, запивая холодным молоком. Ну, хорошо, как поступить с волосами, будет видно. А сейчас? Сидеть ждать или отправиться в штаб? Но зачем, документы-то там?!

Она решила выйти наружу и осмотреться. Взяла с койки свое порыжевшее пальтишко. Но в это время в сенях раздался топот ног, громкие голоса. На стук в дверь она ответила: «Можно, входите».

Дверь открылась, Ольга увидела дежурного офицера с повязкой, а следом за ним быстро вошел Прохор Севастьянович в распахнутой шинели, веселый, румяный от холода. Бросил на стол папаху, протянул Ольге обе руки:

— Ну, здравствуйте! Намучились за дорогу? А я как раз сегодня хотел машину послать, раньше не ждали! Дома-то как? Николка здоров? Наверно, тоже просился с фашистами воевать?

— Просился, — сказала Ольга, смутившись от того, что тяжелые руки Порошина легли на ее плечи. Больше она ничего не могла произнести, потому что Прохор Севастьянович говорил сам, и еще потому, что ей стало вдруг так хорошо, что повлажнели глаза, и она старалась сдержать слезы, не показать свою слабость.

Перед выпускными экзаменами Славка налег на учебу, получил пятерки по специальным предметам, по уставам и даже по строевой подготовке. Кто-то сказал, что десяти лучшим курсантам предоставят право выбирать флот, вот Булгаков и старался. Но все это оказалось пустой болтовней.

Выпускников построили в длинном сумрачном коридоре. Басовитый мичман читал по списку фамилии, вызванные ребята отходили в сторону. Команда номер один была совсем маленькой: человек десять. Вторая побольше, третья вобрала в себя целую смену. Строй постепенно редел, а Славкину фамилию не называли. Наконец мичман объявил, что все оставшиеся числятся в команде номер шесть. Отправка послезавтра. А сейчас — р-р-разойдись!