Юрий Лаптев - Заря

— А то? — Елизавета скинула с головы платок.

— Не пойдешь? — спросил Федор Васильевич, и спросил так, что даже у непугливой Елизаветы защемило под ложечкой и ослабли ноги.

— Иди, Лиза, от греха, — вмешалась бабка.

— Вот печь истоплю, тогда посмотрим, — уклончиво сказала Елизавета и, прячась от взгляда Бубенцова, направилась к зеркалу, на ходу поправляя волосы.

— Печь!.. Печь тебя держит?

Впоследствии Бубенцов и сам плохо помнил, как схватил с лавки полное ведро и выплеснул воду в жарко топившуюся печь.

Мутный вихрь пара, смешанного с черным дымом, с шипением и треском вырвался из печи и сразу заполнил избу. Пронзительно завизжали дети, по-дурному взвыла старуха, испуганно прижалась к стене Елизавета.

Но всего ярче почему-то запомнился Федору Васильевичу кот, метнувшийся со стола на подоконник, оттуда на зеркало, а затем прошмыгнувший между ногами выходящего на улицу Бубенцова.

Несколько минут спустя, очень бледный, с тяжелой головой, грузно осаживая тело на поскрипывающий протез, подошел Федор Васильевич в дому Шаталова.

Он чувствовал себя плохо, очень плохо. Даже мелькнула было мысль прекратить поход против лодырей, — иного определения не выходящим на работу колхозникам у Бубенцова не было. Но он отогнал эту мысль: «Ну нет, раз начал, надо довести до дела».

И решительно переступил порог.

Федор Васильевич застал дома самого Ивана Даниловича и его сына Николая — в папашу молодцеватого, рослого и плечистого парня, год как вернувшегося из армии.

Иван Данилович сидел за столом, надвинув на широкий нос массивные очки, и что-то писал. Николай тачал сапоги. Увидав вошедшего Бубенцова, оба прекратили работу, а Иван Данилович закрыл свое писание газетой. Сказал довольно приветливо:

— Смотри, сам председатель пожаловал! Проходи, Федор Васильевич, садись, отдохни. Небось умаялся?

— Отдыхать не время. — Однако Бубенцов прошел к столу, опустился на скамью и снял фуражку. Некоторое время сидел молча, безвольно опустив на колени тяжелые руки. Потом передернул плечами, как бы скидывая груз, взглянул на Николая и спросил: — Почему на работу не выходишь, Николай Иванович? Ждешь особого приглашения?

— Я? — Николай смущенно покосился на отца.

— Он ведь шорником в бригаде числится, — ответил за сына Иван Данилович.

— Так. В сапоги, видно, коней обуть хочет.

— Зачем? Кони у него, слава богу, снаряжены еще по зиме, — Иван Данилович снял очки и пристально взглянул на Бубенцова. — Колхоз тем и силен, Федор Васильевич, что каждый человек к своему делу приставлен и за него отвечает. А если начнем кидать людей туда-сюда — дела не будет!

Бубенцов ответил не сразу. Уверенный, спокойный бас Шаталова как-то обезоруживал. А тут еще взгляд Федора Васильевича случайно зацепился за висящие на стене две почетные грамоты и фотографии Ивана Даниловича, вручающего танки, на снимок Николая в форме старшины. Стало почему-то обидно. Так и сказал:

— Обидно мне смотреть на все это. Вот ты, товарищ Шаталов, небось патриотом себя считаешь…

— В мою жизнь не суйся! — сердито прервал Бубенцова Шаталов. — Я еще вам с Торопчиным объясню партийную линию.

— Не шуми. Вы, такие, на партийную дорогу сквозь очки смотрите, а я по ней иду. А если и споткнусь где, так партия меня поправит.

Федор Васильевич с удовлетворением ощутил в себе новый прилив силы, покинувшей было его. Поднялся со скамьи, надел фуражку и сказал Николаю уже своим обычным, не допускающим возражения тоном:

— Хоть ты и шорник, а сейчас иди на поле.

— Это ты просишь или приказываешь, товарищ Бубенцов? — тоже поднимаясь из-за стола, спросил Иван Данилович.

— Я ведь не побирушка, чтобы просить, товарищ Шаталов. Сказал, а через полчаса проверю. Понадобится — не так скажу.

И снова глаза Бубенцова, уж в который раз за эти дни, встретили в глазах другого человека сопротивление, которое надо было сломить.

— Иди, Николай, — сказал Иван Данилович сыну. — Сейчас говорить не время. Да и не здесь нужно разговаривать.

Потом, повернувшись к Бубенцову, спросил:

— И мне, может быть, прикажешь за плуг взяться?

Но Федор Васильевич даже не обратил внимания на вызов, прозвучавший в вопросе Шаталова. Ответил просто:

— Совестно мне таким приказывать. Не за себя, а за тебя совестно, товарищ Шаталов.

Еще целый час ходил Федор Васильевич по селу. Он, что называется, закусил удила. Чуть не избил своего недавнего друга и собутыльника, тоже инвалида Отечественной войны, Лосева, не отпускавшего от себя свою жену. Снял с работы, хотя по существу работы в это время и не было, двух девушек-сепараторщиц. Не имея на то права, закрыл лавку сельпо и прогнал на поле завмага и счетовода.

— Все равно ни черта в вашем магазине путного нет. Только духи, кепки да сковородки.

Заглянул Бубенцов и в парикмахерскую. Там посетителей не оказалось Парикмахер Антон Ельников, щуплый, невидный мужчина и вдобавок левша, второй день изнывавший из-за отсутствия небритых, сидел на подоконнике и читал детский журнал «Мурзилка» за 1940 год.

Бубенцову Ельников обрадовался. Наконец-то клиент.

— Здравствуйте, Федор Васильевич! Побриться зашли? Пора, пора вам освежить лицо.

— Спасибо. Оно у меня и так свежее, как у младенца. Ты вот что, Антон Степанович, закрывай-ка свое заведение да иди на поле. К Камынину в бригаду.

— Позвольте!..

— Я тебе дело говорю. За бороной ходить можешь? Сможешь. Чай, на селе вырос.

— Во-первых, меня с трудодней сняли, как вам известно, — загорячился оскорбленный таким неожиданным предложением парикмахер.

— Поработаешь — и выпишем. А нет — будешь бегать за харчами в «Светлый путь». И вообще лучше ты со мной не ссорься. Все сегодня на работу вышли. Неужели ты хуже других?

Направился в поле и Антон Ельников. И, неожиданно даже для самого себя, оказался неплохим работником, никак не хуже других. Два дня походил за бороной, потом перешел на культиватор, потом на сеялку. Всего десять дней проработал на посевной парикмахер — посвежел, загорел, бородой оброс. В азарт даже вошел, работая с одним из лучших сеяльщиков колхоза, Михаилом Шаталовым. Чуть-чуть на первое место не вышли. Аникеевы только не пустили.

Вот тебе и левша!

А впоследствии, занимая клиентов разговором, Ельников стал часто употреблять такую фразу:

— Намереваюсь сменить профессию, поскольку у меня больше склонности к физическому труду, нежели к умственному.

Был обеденный час. Высоко стояло солнце. Над полями струился воздух, насыщенный испарениями земли. Наискось тянулись к небу дымы бригадных костров.

Расположившись прямо на земле, вокруг артельных плошек, чинно и неторопливо люди ели суп. Правда, не все с хлебом, некоторые прикусывали картошкой.