Иннокентий Галченко - Геологи продолжают путь

«Это прибыли обещанные нам олени», — думаю я.

Вечером, после ухода гостя, к нашему грузу подходит шестьдесят порожних нарт. Каюры распрягают оленей и угоняют их пастись.

Транспорт привел агент оленесовхоза Егор Ананьевич Винокуров — мои старый знакомый.

— Двумя транспортами по тридцать нарт надо ехать, — говорит он, неторопливо потягивая из блюдечка чай. — Меньше оленей, собирать легче будет.

Пауза, несколько глотков чая — и продолжение, заставляющее меня насторожиться:

— Тяжелая сейчас дорога на Индигирку. Мучения много примете. Мороз большой, снег маленький. Кочки много — нарты ломаться будут. К каюрам болезнь пристала. Беда, трудная дорога.

И вот погрузка нарт давно закончена, но бригадир каюров, старик эвен Семен Корякин, каждый вечер появляется в нашей палатке и, сев на корточки в углу, закуривает трубку. Пуская едкие клубы махорочного дыма, он вечер за вечером сообщает одно и то же:

— Беда, дикий олень! Собрать не можем. Тайгу бежали десять оленей. Совсем не ученый олень. Как поедем, начальник? Наказание — не олень. Дикий, да дикий. Искать завтра пойдем.

Низкий, коренастый, нескладно, но крепко сшитый, Семен напоминает старую, корявую лиственницу, крепко вросшую корнями в каменистую мерзлую родную почву севера.

Целых три дня у нас уходит на сбор оленей.

Вечером перед отъездом наши хозяйки организовали «отвальную» и, расчувствовавшись, даже всплакнули.

— Ты, Наташенька, чаще пиши, как вы там устроитесь. Ждите нас с Николкой весной, прилетим на самолете.

— К вашему приезду мы построим дом. Будем в нем жить вместе, — уверяет подругу Наташа.

У нас с Рябовым идет деловой разговор: какие грузы дополнительно послать мне в первую очередь, чтобы обеспечить бесперебойную летнюю работу экспедиции.

Утром 24 декабря наконец собраны все олени. Их запрягли, и нарты одни за другими исчезают в морозном тумане. Мы с Наташей поедем последними..

Всего в нашем транспорте шестьдесят три нарты. Их ведут шесть каюров.

С нами едут завхоз Воробьев и восемь рабочих. Бригадиром у них Пятилетов. Шеф-поваром у нас Степан Лошкин. Обоих я знаю, оба Завербовались в экспедицию первыми. Едет с нами и авиационный штурман Иван Иванович; он вернется, как только найдет подходящее место для посадочной площадки. Его помощник Москалев останется на месте — принимать самолеты.

Нашему транспорту предстоит пройти триста километров по «целику» (неезженной снежной целине), пробивая дорогу по безлюдной тайге. Только в местности Талон нам встретятся две юрты якутов — братьев Дягелевых. Прошлой осенью я был в этих местах.

Проехав в первый день двенадцать километров, транспорт останавливается на ночлег.

— Ехать дальше нельзя, темно, — безапелляционно заявляет бригадир, распрягая передовых оленей. — Ночевать будем. Корм здесь хороший.

Оранжевый мутный диск солнца скрывается за гребнем сопки, короткий зимний день закончился. Каюры быстро отпускают оленей кормиться, привязывая наиболее диким из них на шею палки на веревке — «ченгаи», которые, бьют их по ногам и не дают далеко убежать.

Олени гуськом идут на пологую сопку и начинают энергично «копытить» — разгребать снег. Пофыркивая, они достают из-под него белый мох — ягель.

Мы разбились на три группы и ставим три бязевые палатки. И, как всегда бывает в первый день пути, все как-то не клеится. То запропастились куда-то топоры, то — веревки для палаток. Долго отвязываем: палатки от нарт плохо гнущимися от дьявольского мороза пальцами. Быстро темнеет.

Найдено ровное место для палаток, расчищен неглубокий снег, набросано немного веток. Ставим палатки по-якутски. Иван Иванович уже нарубил восемь шестов. Я их быстро связываю по три и ставлю, раздвинув треногой, на землю. Очищаю от сучков «матку», просовываю её в рукава палатки. Закидываем ее на верхушку расставленных треножек, растягиваем и закрепляем борта палатки к боковым шестам.

Москалев возится с печкой.

— Ни одно колено трубы не влезает в другое! — ругается он, — Вот дьявол!

Бросаюсь ему помогать и убеждаюсь, что все трубы, действительно, не «пригоняются». Обжигая руки (даже в перчатках!) о раскаленные морозом железные трубы, кое-как налаживаем и ставим в палатке печку, подложив два сырых полена, чтобы не загорелся под нею мох. Наши каюры и рабочие уже поставили палатки и в две пилы пилят дрова на ночь.

Еще немного возни с разжиганием печи, — и веселый огонек, разгораясь, начинает распространять благодатное тепло.

Большая, похожая на медный начищенный таз, луна лениво поднимается из-за сопки и освещает, мертвым светом неподвижные деревья, три наши маленькие дымящиеся, палатки и ряды груженых нарт. Тихо. Потрескивают от мороза деревья.

Торопливо вносим в палатку продукты, посуду, спальные мешки. На пол набрасываем оленьи шкуры.

Наташа уже возится около печки и командует нами, мужчинами. Встретившись со мной взглядом, спрашивает:

— Как-то мы будем ночевать при пятидесятиградусном морозе в бязевой палатке?

— Тебе ли, геолог у, бояться таежных трудностей!

На палатку мы набрасываем два брезента, по бокам ставим листы фанеры, и в ней становится сравнительно тепло.

Утром, чуть брезжит свет, я слышу сквозь тонкие стенки палатки осторожные шаги по скрипящему снегу и удары копыт. Это олени подбираются к грузам, чтобы разорвать своими острыми копытами сложенные на нартах мешки с солью и соленой рыбой. Соль для них — первейшее лакомство.

Однако; покушение; на наши запасы не удается: каюры огородили нарты тонким жердовником. Олени через него не перелезают. Вскоре начинаются так хорошо знакомые сборы в путь. Напившись чаю, каюры-мужчины во главе с их бригадиром Семеном начинают ловить оленей: Женщины, связав два-три «маута» (длинных тонких ремня), устраивают среди деревьев загон. Туда с криками «тать! тать!» гонят животных, идущих тесным табуном.

Неожиданно несколько «диких» оленей перескакивают через маут и стремительно мчатся в лес. Все начинается снова.

— Пора увязывать постели и складывать палатки! — торопится Наташа.

— Не спеши, торопыга, — удерживаю я ее.

Как бы в подтверждение моих слов, в палатку просовывается голова Семена.

— Оленей всех не собрать! — на его сморщенном, со следами обморожения лице виноватое выражение. Он показывает пять пальцев и говорит — Дикий орон. Искать, однако пойдем. Наказание, чистое наказание! — и голова исчезает.

Только к вечеру измученные, усталые каюры приводят пятерых не менее измученных, загнанных оленей.

Ехать уже поздно. Привязываем беглецов на ночь к деревьям, остальных отпускаем кормиться.

— Какой ненадежный транспорт эти олени, — говорит Москалев, — никогда нет уверенности, что их всех соберешь и уедешь.