Ольга Гуссаковская - Ищу страну Синегорию

Улица уходила в бесконечность. Старый геолог не удивлялся: так бывало всегда осенними туманными вечерами.

В такие вечера время возвращалось вспять. Но не каждому дано было понять это, не каждый мог увидеть, как сквозь каменную твердь проступают очертания диких сопок. Вот… да, он не зря обошел это место: здесь многие годы торчал огромный пень. Когда-то он вывихнул ногу, споткнувшись о него. Тело запомнило это.

А здесь был самый первый дом — нескладный, смешной и такой гордый!

Старый геолог не замечал прохожих. Он медленно шел вверх по мокрым каменным плитам тротуара. Они блестели. Совсем как ручей, что когда-то бежал по этому склону… Он шел и в редкой цепочке лиственниц у края панели угадывал могучую тайгу. Видел, как стволы покорно ложатся в стены домов, как растет, ширится просека…

Из подъезда кинотеатра выплеснулась толпа. Кончился сеанс. Геолог остановился. Сколько молодых лиц! И для всех эта улица просто улица, такая же, как в тысяче других городов. И им не объяснишь, почему уже много лет он всегда останавливается на этом месте, а потом медленно идет назад. Да, он знает: там за поворотом такая же улица — удобная, ровная. Знает и все-таки помнит, как скользка осенняя мокрая хвоя, как безнадежно глубок невидимый за кустами обрыв…

Не хочется идти домой… Жена, наверное, беспокоится. Пусть. Это беспокойство стало таким же привычным, как вечерний стакан простокваши. Не всякое чувство задевает душу, и хуже нет, когда оно становится привычкой.

Какой тревожный вечер! Или так только кажется? В конце концов в его годы такие сцены попросту опасны.

Его годы… Стар он или еще молод? Руки не потеряли былой силы, прямы плечи, уверенна походка. Только глаза заморозило время: лишь очень-очень редко появляется в них золотистая искра — отблеск былой улыбки.

И все-таки до сегодняшнего дня он не чувствовал усталости, не чувствовал себя стариком. А сегодня…

Мальчишка и сегодня не вынул рук из карманов. Точно так же, как год тому назад, когда, зайдя к нему в кабинет, заявил вместо приветствия: «Колыму нужно открывать заново. Время нерушимых авторитетов прошло…».

Худенький, с институтским значком на пиджаке, с непонятинкой в серых прищуренных глазах. Геолог Виталий Коржев. Он приехал по назначению из Москвы, после института.

…Все оставалось прежним — так же уходили в тайгу партии, так же работали люди. Но однажды утром старого геолога удивил шум в одной из комнат управления. Он давно привык к тому, что все споры оставались у костров, там, где работали руки. Здесь была святая-святых: здесь работали головы…

Навстречу в открывшуюся дверь радостно устремился папиросный дым — ему давно уже было тесно в комнате. Старый геолог остановился недоуменно: первый раз в жизни его прихода не заметили. Шум, спор до крика. Кто-то для убедительности забрался на стол. На одном стуле сидят трое. Пролитые на пол чернила напоминают сложную речную систему. Мелькают названия: Серебряная гора, озеро Мертвых птиц… Следом за взмахом руки свергаются авторитеты. Виталий Коржев сидел на подоконнике и что-то чертил давно погасшей папиросой. Старому геологу показалось, что он-то и был здесь главным.

Уже на пороге старый геолог подумал, что все это, конечно, безобразие и надо поговорить с людьми, но в глазах соринкой застряла растерянность. Секретарша дважды напечатала одно и то же слово, глянув на его лицо. Ни с кем он так и не поговорил.

А между тем это было лишь начало. Следом в привычную тишину кабинетов пришла песня — тревожащая, зовущая «Бригантина». Ее насвистывали, напевали, выстукивали как заклинание на кончике стола.

Отважное маленькое суденышко вновь уходило в плавание к неведомым землям. А их нашлось много. Из многолетней архивной пыли возникли сказочные видения чукотского Эльдорадо, Серебряной горы, ртутного озера Мертвых птиц. Перечитывали ветхие казацкие «скаски» XVII века. Больше всего привлекало озеро Мертвых птиц. В коридорах, в столовой чуть не наизусть повторяли слова «скаски» неизвестного землепроходца: «А окрест того места ни трава не растет, ни дерево какое. Камень лежит гол. И какая птица к тому озеру залетит, тотчас падает мертвой — столь велика и ужасна его злая сила…». Больше ничего не было известно, но что значило это «ничего» для Виталия? Кажется, тоже ничего. Он готов был искать свое озеро хоть на краю света.

Что ж, и он слышал легенду об озере Мертвых птиц намного пораньше этого «первооткрывателя», но он же понимал, что важнее — плановые поиски или — проверка старых сказок! А этот… Ему нужны были люди, деньги. Романтика стала опасной, а он, главный геолог, должен оберегать интересы государства.

…Коржев спросил:

— Неужели вы всерьез считаете, что там, где прошел Обручев, больше нечего делать?

— Да, считаю.

Конечно, он знал, что это неправда, но не мог, просто не мог ответить иначе! И с этого началось. Они не говорили — кричали. Подыскивали самое обидное, больное. Оба неправые, оба ненавидящие. Первый раз в жизни он потерял над собой контроль, забыл, что он, главный геолог, вовсе не обязан убеждать.

— А все-таки озеро Мертвых птиц не сказка, и вы скоро убедитесь в этом! Даже если я останусь один против всех, я и то его найду!

И вот поздний вечер. Туман. Невесомая цепочка фонарей где-то над головой. Редкие прохожие. Разноцветная мозаика чужих окон. И одиночество. Друзья, соратники разъехались. Многих нет и в живых. Не к кому пойти спросить, поспорить: а прав ли ты? Для тех, кто работает с ним сейчас, он — непререкаемый авторитет. Не стареющий и всегда правый. Но если бы они знали, как трудна эта роль! Ведь он может ошибаться. Лишь авторитет бронзы вечен, но он-то человек.

Как все-таки невыносимо тягостен вечер! Кажется, что туман навалился на плечи, мешает дышать, думать. Но ведь он же прав! Разве можно рисковать людьми, деньгами, временем ради романтической сказки? Должен же знать и тот, другой, как обманчивы месторождения самородной ртути. Чему-то учили его в институте! Даже если озеро все из ртути, кто скажет, — сколько ее там. Нет, нет, он прав, и незачем дальше ломать над этим голову…

Эти слова были последними. Старый геолог ничего не успел возразить — дверь, кабинета захлопнулась…

Старый геолог решительно свернул в переулок — так ближе к дому. Наперерез из темного подъезда вышла женщина. По одной походке, стремительной и в то же время неуверенной, он понял: эта не пройдет мимо. И весь подобрался от неприязни: сейчас попросит денег или, того хуже, ябедничать начнет…