Адель Кутуй - Неотосланные письма [Повесть и рассказы]

Что делать, она не знала и сжимала пальцы.

Которую уже ночь, вся в ожидании, прикрыв уставшие от бессонницы веки, просидела она в неизвестности.

— Что делать?.. Что делать? — повторяла тихо, точно вслушиваясь в себя. — Лучше бы я сама заболела, мой мальчик.

Она смотрела на сына, теплой рукой гладила его горячий лоб, черные мягкие волосы они особенно были черны на белом снегу подушек.

— Папа… Папа, — звал ребенок в бреду. — Папа, ты меня тоже возьми в Москву… Ты ведь отпустишь меня, мама?

Хадича апа вздрагивала.

— Хорошо, хорошо, отпущу, — шептала она невольно, точно сын мог услышать ее, — отпущу…

Она бесшумно двигалась по комнате. Ей было страшно одной в плотной тишине ночного дома. Каждый раз, когда в коридоре раздавались шаги, она порывалась к двери, но снова устанавливалась тишина, и, сникнув, Хадича апа возвращалась к постели сына.

Она ругала себя за то, что не вызвала мужа телеграммой. «Если б он был дома, думала она. — Если б… завтра же дам телеграмму. Почему-то и доктор задерживается… Он придет. Он спасет его… Он должен спасти…»

Она успокаивала себя, ей казалось, вот сейчас откроется дверь и войдет он, доктор.

«Он спасет… Только бы пришел… А если не придет? Поздно. Скажет, уже поздно, и не придет… А если до утра… Если утром действительно будет поздно, а сейчас… Нет, нет, он придет…»

Она стояла оцепенев, уронив вниз руки. Она не могла сделать ни шагу.

Рустем стонал.

А несколько дней назад он бегал, смеялся, кричал, наполняя комнату шумом, тем необыкновенным легким шумом и суетой детства, от которого звенит стекло, веселее горит свет и утро начинается с тысячи незаметных мелочей, с горячего вкусного чая и улыбки. Его голос летящий, быстрый, его меткие вопросы — а почему? — каждый день был для него открытием — делали жизнь праздничной, торопливой. А как он любил отца… Любил забираться ему на колени и слушать страшные сказки. Отец приходил с работы усталый, ему было не до сказок, но он выдумывал их, всегда новые, неожиданные. А теперь…

Она смотрит на рассыпанные по полу игрушки. Освещенные тихим светом ночной лампы, они кажутся ненужными, лишними рядом с низкой постелью больного сына…

Несмотря на поздний час, доктор все-таки пришел. Пришел, растер красные большие руки. Быстро достал из блестящей коробки шприц, сделал мальчику укол, дал лекарство, потом молча, напряженно держал сильными пальцами тонкую руку Рустема, считая пульс, и, взглянув на притихшую, измученную бессонницей мать, сказал:

— До утра ничего не давайте. Ему нужен покой. Да и вам надо отдохнуть. Зачем так мучить себя.

— Как, доктор?..

Он молчал, обдумывая, что сказать, и она чувствовала, как вспыхивает все лицо ее, как сухо становится во рту.

— Мой муж в Москве… в командировке. Может быть, вызвать его? — она едва вздрогнула бровями. — Скажите правду. Я должна знать правду.

— Напрасно вы хотите беспокоить его. Конечно, состояние мальчика нелегкое, но и нельзя сказать, чтоб слишком опасное. Не будем гадать. Подождем до утра. А завтра я зайду еще.

Хадича апа закрыла дверь, ей стало грустно оттого, что опять она одна, что скоро уже начнет светать, а сон не идет — она встала у спинки кровати, прислонилась щекой к холодной стене, закрыла глаза.

Рустем, успокоенный уколом, спал…

Утром снова пришел доктор. Хадича апа выбежала ему навстречу воспрянувшая, светящаяся радостью.

— Здравствуйте, доктор. Температура спала до 38°. Спасибо вам… Он выпил пятнадцать ложек бульона, — она торопилась высказать ему все, — спасибо, что пришли ночью… Я уж и не знаю, что было бы.

Раджапов присел у постели.

— Выздоравливаем, молодой человек! — он положил свою большую руку на узкую ладонь мальчика. — Скоро на улицу побежим? Весна, сосульки капают… Мальчишки тебя ждут, скучно, говорят, без тебя. Ты, наверно, крепко дружишь с ними.

— Дружу. Только не люблю Наджипа.

— Почему?

— Плакса он.

— Я тоже не люблю плакс. Ну вот, выздоравливай, и я тебя познакомлю со своим сыном. Его Вилем зовут. Хорошее имя?

— Хорошее.

— Он не умеет плакать… Договорились?

— Договорились.

Рустем улыбнулся, а потом и рассмеялся, сам не зная отчего.

В комнате словно посветлело разом. Хадича апа смотрела на сына и доктора, — щеки ее погорячели, ей хотелось сказать доктору что-то очень хорошее, светлое, но она просто мягким голосом проговорила:

— Давайте пить чай.

Во время чая они тихо разговаривали; доктор был весел — ему, вероятно, нравилась чистенькая небольшая комната, большеглазый мальчуган, оживающий на глазах, — доктор понимал, что в какой-то мере и он внес спокойствие и частичку тепла в этот добрый дом.

Но нужно было уходить — ждала работа и он начал собираться.

Обернувшись к вешалке, он неожиданно вздрогнул, скользнув взглядом по портрету, висящему на стене, — вздрогнул, чуть не зажмурился, зорко вгляделся в военного человека, мирно сидящего на стуле, замешкался — как-то особенно ясно стало в голове.

«Это он? Он… Тагир Кахарманов. Неужели он?»

— Кто это? — резко повернувшись к Хадича апа, спросил Раджапов.

— Мой муж… — она удивилась перемене в докторе.

Она повторила:

— Мой муж. Вы были знакомы?

— Нет, нет… не знакомы, — сказал доктор и точно испугавшись, что откроется неправда его слов, шагнул к вешалке, сорвал пальто, будто между прочим спросил:

— На снимке он выглядит богатырем… А какой он в жизни?

— Не знаю даже, что и сказать. До сих пор друзья говорят о его смелости… Не знаю.

— Да…

Он хотел еще что-то спросить, но одернул себя, подумав: «Зачем? Зачем тревожить ее старую, уже заживающую рану. Ей, наверно, очень тяжело вспоминать о муже», — попрощался и вышел на улицу.

Но отойдя недалеко от дома, он остановился — горячей волной его захлестнуло беспокойство: «Жив или умер ее муж?.. Не может быть, но все-таки…», и не отдавая себе отчета, он медленно пошел назад и снова постучал в дверь. Хадича апа, увидев опять доктора и его разом осунувшееся, потемневшее лицо, его ставшие вдруг старыми плечи, озабоченно спросила:

— Что с вами, доктор?

— Ничего, что вы. Последнее время я стал чувствовать себя плохо. Это пройдет. Но я, кажется, не сумею в ближайшую неделю к вам зайти. Вы меня вызовете только, когда мальчику будет хуже… Хорошо?

— До свидания, доктор. Пожалуйста, извините за беспокойство. Не болейте… — Хадича апа закрыла дверь.

Раджапов, зажав портфель в руке, невесело шел по улице, глядя прямо под ноги. Перед его глазами стояла та, тяжелая, почти непостижимая ночь, острота которой уже было стерлась в памяти, но снова ожила и затревожила, стоило только увидеть ему знакомое лицо, не укоряющее — открытое, глядящее со старого снимка.