Адель Кутуй - Неотосланные письма [Повесть и рассказы]

В этом первом столкновении в твоих словах послышался мне голос наших предков.

Я готова была сделать для тебя многое. Но принести в жертву твоему капризу свое будущее я не могла.

Я знала цену свободы и цену желаний. Несмотря на твои угрозы, я поступила на медицинский факультет. Сцена меня не влекла. Я не чувствовала себя предназначенной для нее. Не находила в себе особых дарований. Я напевала песни — для дома это было хорошо, но избрать театр своей профессией у меня не было оснований. С этого столкновения и началась наша размолвка.

С начала учебного года мы, хотя и жили вместе, в одной комнате, но встречались только по ночам. Ты оставался в постели, когда я уходила в университет. Вечерами, устав после напряженного дня, я засыпала, не дождавшись тебя, потому что теперь ты приходил из театра не в двенадцать, как раньше, а в два-три часа ночи.

О наших отношениях, принявших такой оборот, я думала очень много.

Меня пугала твоя мрачность. Я чувствовала, что с каждым днем все больше и больше колеблются устои нашей семьи. Нужно было что-то сделать.

Я решила вести «Дневник семьи», куда заносила все хорошее и дурное, все мелочи нашей совместной жизни. Этим надеялась я искоренить зло — прочтешь, и все станет ясным. Дневник этот и сейчас хранится у меня. Я открываю его первую страницу:

Искэндер!

И в наше время семья — необходимая общественная ячейка. Надо отрешиться от несоветского понимания вопросов быта, надо построить крепкую советскую семью. За нездоровую семью мы ответим не только перед собой, но и перед детьми, будущим поколением.

Подумай, милый, над этим. Если в семье разлад, это отражается на работе. Пусть эта тетрадь будет зеркалом нашей совместной жизни. В ней ты увидишь отражение того, что нужно изжить и чему надо следовать.

Возможно, что это романтика. Пусть! По-моему, подлинная любовь без романтики невозможна, а раз это так, значит, нет и семьи без нее.

Искэндер!

В эту тетрадь я буду записывать все свои думы. Читай их внимательно.

Пиши сам, о чем думаешь. Иной раз с помощью пера выскажешь больше, чем в словах…

Галия.

Так начинался «Дневник семьи». Но ты только однажды заглянул в него.

В те годы слово «мещанство» было модным. Танцы, духи, цветы, галстук, хорошее платье… Все это «принято» было считать «мещанством». Следуя моде, ты мой дневник тоже счел «мещанством». Ты так и написал в нем:

Галия! Мне не нравится твоя затея. Этот дневник — полнейшее мещанство. Знай, что семья дневником не строится. Лучше уничтожь его как можно скорее. Если кто-нибудь увидит этот дневник — нас засмеют. Для создания настоящей семьи надо немного. Разгадай мой характер, люби меня, будь внимательна к моим желаниям, помогай мне в работе. Вот и все. Этого вполне достаточно.

Искэндер.

Жаль, что ты больше ни разу не поинтересовался дневником. Тебе я написала такой ответ:

Ошибаешься, мой глупыш! Дневник это не мещанство. Это только твой страх: «нас засмеют». Как это смешно! Я думала, что ты — сложный, что тебя трудно понять, а на самом деле ты прост до необычайности: «разгадай мой характер… будь внимательна к моим желаниям…» Я, я, меня, мое… Почему это тебя? Не лучше ли взаимное внимание, поддержка? Ведь думать так, как ты пишешь, равносильно тому, чтобы сказать: «Подчиняйся мне! Будь моей рабыней!» А ведь это так старо. Неужели я ошиблась в тебе?

Галия .

Да, ошиблась.

Мы оба с тобой не понимали тогда подлинных наших чувств, не думали о том, могут ли они быть основой семьи. Чтобы создалась новая советская семья, необходимо было не только соответствие физическое, но и идейное. Отсутствие любого из этих условий вело к постепенному разрушению семьи. Рождались ссоры, родители оставляли детей, люди, «любившие» друг друга, становились чужими, врагами.

Так вот получилось и у нас. Мы понравились друг другу. Внешность каждого из нас была привлекательна. Мы «влюбились». Сошлись, не подумав о том, насколько наши внутренние миры соответствуют друг другу. С первых же дней у тебя стали проявляться отжившие взгляды на жизнь, на любовь, на жену. Это выражалось в твоем отношении ко мне, в мелочах.

Вскоре я забеременела. Беременность послужила причиной второго нашего крупного столкновения.

Сначала ты сделал кислое лицо. Дня два-три ты отмалчивался. Потом вдруг сразу стал ласковым, говорил, что любишь… На сцене, может быть, это и сошло бы, но в жизни получилось фальшиво. Я поняла, чего ты хочешь. Ты хотел, чтобы я сделала аборт. Но уговоры не помогли. Тогда ты переменил тон.

— Мы еще молоды, — говорил ты, — тебе нужно учиться, кончить университет. Я артист, человек творческого труда. Ребенок будет для нас обоих обузой, он свяжет нас по рукам и ногам. Если любишь, если хочешь жить со мною вместе — не рожай. Я не выношу детей.

Я отказалась наотрез. Никогда я не пойму, какое удовлетворение находят люди в семье, в которой отсутствует основа ее — дети. Я знаю женщин, которые в погоне за личным покоем и мимолетными наслаждениями жертвуют своим здоровьем, идут на аборт, калечат себя.

В дни отдыха, когда отцы и матери со своими детьми выходят на прогулку, они, жалкие, бездетные люди, идут со своими собачками.

Они прикрываются громкими словами — цивилизация, культура.

А я хотела, мечтала родить сына, героя. О, есть ли в мире хоть один человек, который смог бы рассказать о сладких мечтах женщины, впервые почувствовавшей себя матерью!

Когда беременность стала для меня очевидной, я пыталась в мечтах угадать будущее своего ребенка. То видела я его смелым полководцем, то известным инженером.

Иной раз думала я, что у меня будет дочь. Я восхищалась ее красотой, дарованиями. Мне грезилось, что она будет художницей. Картины, созданные ею, должны были быть необыкновенными.

Я родила дочь.

С рождением дочери ты стал неузнаваем. Однажды ты все-таки удосужился осведомиться о моем здоровье, но весь вид твой, глаза твои выражали одну мысль: «Вот беда стряслась!»

Бывают мужчины, которые с появлением ребенка бросают свои семьи, покидают родные места и живут скрываясь. Ты никуда не уехал, ты не бросил меня. Но что толку в том, что ты остался в семье?

Появились новые заботы, понадобилась няня, квартира стала мала.

— Опять не выучил роль! — раздраженно говорил ты. — Разве это жизнь? Разве можно при таком гаме и реве работать?

Шли недели, шли месяцы. Ты никогда не брал на руки своего ребенка, не ласкал его. Ты ходил мрачнее тучи.

Бедная моя дочурка! Уже тогда я считала ее сиротою.

— Дездемона!.. Розамунда… Офелия!.. — насмехался ты, когда ребенку нужно было дать имя.

В мои раны ты щедро, пригоршнями бросал соль. С каким сарказмом ты произносил эти имена!