Владимир Тендряков - Омега

Директор отмахивается.

— Ладно, утрясем.

А она не уходит, возвышается над столом, глядит в стену, и только нет-нет да ее глаз настороженно и жадно косит в нашу сторону. Новые люди в этом глухом месте, пусть помятые, пусть грязные, измученные, непривлекательные, но новые, нагрянувшие внезапно из обширного внешнего мира, наглухо закрытого лесами.

— Все-таки, как решим, Михаил Павлович? Переведем ее или не будем переводить?..

Пальцы продолжают нервно постукивать по столу.

— Да успеем с этим! Тут у нас другое решается. Обожди, договорюсь вот с товарищами… Так как, ребята, свезти вас до сплавучастка? Тут четыре километра, через десять минут там будете.

Что нам еще делать — четыре так четыре, все шаг вперед, мы измучены, нам тяжело идти пешком. Там хоть обсушимся, попьем горячего чая…

— Везите, — соглашаемся мы.

А девушка молча повернулась, с той же горделивой осанкой прошествовала к двери, бросила через плечо:

— Я переведу ее…

— Переведи, переведи, — согласился директор и, уловив в наших взглядах вопрос, пояснил: — Это наша старшая медсестра. Скучновато ей здесь, молодой, среди стариков.

Сплавучасток — четыре дома, прижатые к реке лесом.

Я выскакиваю из лодки, иду навстречу мужчине.

— Здравствуйте. Мне бы мастера сплавучастка…

Лицо у мужчины мрачное, подбородок тронула рыжеватая щетина, маленькие глаза, прячущиеся под нахмуренными бровями, серы и холодны. Сам он невысок, довольно широк в плечах, из-под пиджака торчит конец кожаных ножен финки.

— Ну, я мастер. Чего вам?.. — отвечает он сумрачно, обегая меня взглядом с головы до ног.

Прием не из любезных. А от этого лесовика с хмурым, как сегодняшняя Онега, небритым лицом, с настороженным взглядом и ножом под полой потертого пиджака, мы зависим полностью. И нужно нам от него не так уж мало: во-первых, обсушиться, во-вторых, поесть, в-третьих, самое главное и самое невыполнимое — каким-либо путем перебраться через Бирючевские пороги до Ярнемы. Хотя бы до Ярнемы, а там рукой подать до конечной остановки парохода, там уже пойдут снова обжитые берега, там — цивилизованный мир.

Мастер терпеливо выслушивает меня, ни один мускул не шевелится на его лице, не прочтешь его мысли и в глазах — они спрятаны под брови — уставились мне в грудь.

— Что ж, — произносит в ответ он на мой длительный и, во всю силу моего красноречия, цветистый монолог, — пойдемте, пока у меня пристроитесь.

И, не сказав больше ни слова, он, чуть сутулясь, направился к крыльцу одного из домов.

Это и контора сплавучастка, это и жилье мастера Ямщикова — стол, две койки, телефон на стене, каждую минуту захлебывающийся яростным, хриплым треском.

Хозяин наш бросил через плечо: «Располагайтесь», — растопил печь и исчез. Через минуту и печь и веревки, протянутые по всей комнате от стены к стене, увешаны нашими брюками, плащами, портянками.

Мастер возвращается с рыбой — налимы, щуки, окуни. Откуда он ее взял? Как откуда? Из реки, конечно, в верши попалась.

— Значит, это ваша рыба? Вы поймали?

— А то чья?.. Не украл же…

Все с тем же выражением нелюдимости быстро чистит рыбу, варит уху. Мы перетряхиваем содержимое наших мешков.

— А хлеба нам хватит?

— Курить еще осталось?

— Э-э, немного же папирос…

На столе появляется исходящая ароматным паром густая уха. Хозяин виновато произносит:

— Не пересолил ли? На свой вкус готовил.

— Съедим, — успокаиваем мы его.

Он отрезает от буханки толстый ломоть, остальной хлеб кладет на стол, приглашает:

— Садитесь.

— А вы куда?

— Да у нас тут своя столовая. Я — с рабочими…

И, несмотря на наши горячие уговоры разделить с нами уху, он не остается, уходит в столовую, к обычному обеду, который, как мы позднее убедились, далеко уступал желтой, как янтарь, ухе. Он уходит, а мы, немного обескураженные, смущенные таким гостеприимством, прочно садимся за стол.

— Ребята, смотрите, он и папиросы нам свои оставил.

Да, на столе лежит свежая пачка папирос с коробкой спичек. Все, что мог, сделал, а сам ушел этот мрачный на вид, неразговорчивый человек.

Нам не в новинку такие люди, как Александр Алексеевич Ямщиков. Они часто встречались на пути, эти северные характеры. В первую минуту они кажутся отчужденными, сумрачными, даже враждебными, но несколько дружеских слов — и на угрюмых лицах появляются застенчивые улыбки. Можно рассчитывать на самое горячее участие с их стороны, на самую искреннюю помощь, можно вполне довериться — не подведут, не предадут, не обманут. Таких людей можно встретить, наверное, в любом другом месте, но здесь с ними сталкиваешься чаще. Они неотъемлемая часть этого былинного края.

Мы хлебали горячую уху, прямо руками ели разваренное нежное налимье мясо, благодарно восхваляли нового хозяина. В дверь постучали, вошел парень — сплавщик в высоких резиновых сапогах, поздоровался.

— С вами, товарищи, женщины не было? Не оставили, случаем, где ее?

— Женщины?.. — Мы недоуменно переглянулись. — Нет, мы все здесь. Никакой женщины с нами не было.

— А мы думали, ваша… Тут одна на том берегу давно уже стоит. Значит, не ваша?

— А может, она ваша?

— Наши горластые, как подойдут, сразу кричат, а эта стоит и молчит. Не из вашей ли компании, подумали. Хотели уж лодку к ней гнать. Ну, раз не ваша, пусть себе стоит. Коль нужно будет — крикнет.

Парень вышел, а мы продолжали свой обед.

Я выскочил помыть липкие после рыбы руки. На улице скупо сеял мелкий дождик, плотные облака прижимались к зубчатым краям высоких берегов, суровая Онега несла на себе рассыпанные бревна, шумела вода на Большой голове.

На противоположном берегу, у самой воды, я разглядел одинокую женскую фигуру. Она неподвижно стояла и смотрела на наш берег: ничем не покрытая под дождем голова, светлые волосы окружают лицо, короткое пальто наглухо запахнуто, руки спрятаны в рукава, из-под пальто — ноги в лыжных брюках. Она! Та девушка, что появлялась перед нами в кабинете директора Дома инвалидов. Стоит, смотрит, не двигается, молчит…

Мы загостились у Александра Алексеевича. Сюда нелегко забраться, а выбраться еще труднее.

Есть выход — сколотить плот ниже Большой головы и спустить нас на плоту. Но для того, чтобы не застрять с этим плотом на какой-нибудь отмели, нужен проводник. Не располагает к увеселительному путешествию и погода: промозглый дождь не перестает, между высокими онежскими берегами гуляет холодный, по-настоящему осенний ветер. Мы же все одеты не очень тепло, и потому нас не соблазняет свободное плаванье среди романтических берегов.

Ямщиков крутит ручку своего беспокойного телефона, старается связаться с конторой. Это не так-то просто, на одном проводе висят телефоны разных организаций, все звонят, все требуют, чтоб именно им освободили линию. У Ямщикова есть кой-какие дела, ради которых рано или поздно придется высылать лодку, с этой оказией можно и нас подбросить.