Лидия Вакуловская - Улица вдоль океана

Барыгин докурил папиросу, бросил за борт окурок, поездка на катере освежила, взбодрила его. Вчера утром он еще не знал что сегодня попадет в Медвежьи Сопки. Но днем первый секретарь райкома собрал экстренное заседание бюро. Пленум обкома партии, обсуждавший положение в сельском хозяйстве округа, закончился, секретарь предложил всем членам бюро разъехаться по селам и подробно ознакомить колхозников с решениями пленума. Тут же в кабинете начался торг — кто куда поедет. И Барыгин вспомнил о Медвежьих Сопках. Сто километров по воде — пожалуй, самая милая дорога…

Рыпеля Барыгин встретил в порту и удивился, потому что еще два дня назад подписал ему командировку в Медвежьи Сопки где Рыпель должен был читать, лекцию о вреде религиозных предрассудков. Оказалось, что в село в эти дни не было транспорта. Так они и поехали вместе, решив, что и собрание, и лекцию проведут одним заходом, чтоб дважды не собирать народ.

Ни на какой склад за тачками Калянто не пошел. Председатель колхоза спешил домой. Известие о том, что едет Барыгин вынуждало его срочно принять необходимые меры. Человек от природы неповоротливый и медлительный, он шел теперь так быстро, что его короткие ноги, загнутые носками внутрь, цеплялись одна за другую и путались в траве Он и не заметил сидевших во дворе Пепеу и Коравье. Зато Пепеу заметил его и крикнул:

— Эй, Калянто, куда так бежишь? Иди смотри мой живот! Меня самолет из района вез!

— Некогда! Спешить надо! — отмахнулся Калянто и пошел еще быстрее, подгребая траву носками торбасов.

Дома он проворно снял камлейку и кухлянку, надел темную сатиновую рубаху, а поверх меховую безрукавку. Хотел приколоть на безрукавку медаль «За трудовую доблесть», но медаль куда-то запропала.

Плотно задвинув на всех окнах ситцевые шторки, ой отправился в сарай, извлек из кучи хлама в углу ржавый комок, вернулся к дому и повесил замок на двери. Ключ продернулся туго, со скрежетом. Калянто сунул ключ в карман меховых брюк. Теперь-то уж Барыгин не попадет в его дом. Ну, а если вернется жена, она догадается, что означает этот замок, и дождётся, когда придет время его снять.

На душе у Калянто было неспокойно. Всякий приезд начальства выбивал его из равновесия. С виду он оставался, как всегда, спокойным, но внутри у него все переворачивалось, а голова тяжелела от трудных мыслей. Барыгина же он опасался больше других. Калянто знал за собой такую пропасть больших и малых грехов, что был уверен если б о них дознался Барыгин, его давно бы сняли с председателей и, может быть, даже потребовали назад медаль «За трудовую доблесть». Сам он своих грехов не стыдился, но перед такими людьми, как Барыгин, испытывал неловкость — и потому, что поступал так, как не следовало поступать, и потому, что приходилось скрывать это, и потому, что иначе сделать не мог.

У Калянто было две жены, и это был его первый большой грех. Одна из его жен, Репелетыне, была лет на пятнадцать старше его и жила с двумя взрослыми сыновьями в бригаде. (Вторая жена была на десять лет моложе его, жила с ним в селе, и их сын Андрей бегал в седьмой класс сельской школы.

Когда Калянто, выезжая в тундру, попадал в бригаду, где жила Репелетыне и его взрослые женатые сыновья, он первым делом отправлялся к ним. В яранге становилось празднично. Все усаживались вокруг костра, ели много вкусной еды, пили много чаю, и он, Калянто, много разговаривал со своей женой Репелетыне, совсем уже старухой, и много разговаривал со своими сыновьями: о том, как жили раньше, о том, как растут в бригаде олени, как прошел отел и какие в мире новости.

Если же случалось, что Репелётыне попадала в село, она тоже поселялась в доме Калянто, и его вторая жена стелили ей самые мягкие шкуры, угощала самой вкусной едой и обращалась с нею ласково и сердечно, как и сам Калянто. В селе все знали, что у Калянто две жены, что старшая жена ездит к нему в гости и что сам он ездит в гости к ней и взрослым сыновьям. Иначе Калянто поступать не мог. Он жалел свою старую жену, передавал ей с оказией в тундру крупу и сахар, галеты и чай, а иногда даже конфеты. И, честно говоря, не понимал, почему он должен отказаться от старой Репелетыне и забыть ее.

Выходило же, что он должен забыть, потому что двоежёнство осуждалось. Слушая на районных совещаниях горячие речи ораторов по вопросам морали и быта, Калянто смущался и прятал в пол глаза. С одной стороны, он соглашался с ораторами, считая, что мужчине Достаточно иметь одну жену и одну семью, а с другой — ему было совестно отказываться от Репелетыне. И получалось, что коммунист, председатель колхоза Калянто вместо того чтобы бороться за мораль, сам нарушал ее. Было от чего чувствовать себя неловко на совещаниях и было от чего опасаться Барыгина.

Вторым его грехом был дом, на который он сейчас навесил тяжелый замок. Нет. Калянто был не против, чтобы люди ставили в домах кровати, стулья и столы и покупали разную посуду. Наоборот, он охотно снаряжал в райцентр вельботы за мебелью для магазина и не раз перед началом сеанса выходил на клубную сцену и говорил народу так: «Почему плохо мебель покупаете? Вы аванс хороший получили, а в магазине один стол уже два года стоит, скоро развалится. Надо купить стол, стулья надо купить. Магазин тоже план имеет, а план надо выполнять». После таких обращений мебель мгновенно разбирали, и Калянто снова снаряжал в райцентр вельбот. Но сам он мебели не покупал. Не потому, что жалел денег, — просто и он, и жена, и сын Андрей любили спать на полу и есть на полу, и не из тарелок, а из деревянного корыта.

Об этом его втором грехе в районе тоже не ведали. От разоблачения спасал замок. Он появлялся на дверях дома за несколько часов, а то и минут до приезда начальства, так что ни один еще начальник не переступил порог его дома и не узрел собственным, оком, что дом пуст, как надутый воздухом нерпичий пузырь.

Но, повесив замок и оградив свой дом от появления Барыгина, Калянто полностью не успокоился. Он не очень-то поверил словам Кима-агитатора, будто Барыгин едет лишь за тем, чтобы провести собрание. Не прознал ли он про случай в седьмой бригаде? Если так, то Калянто всыплют по первое число. Могут и на бюро райкома вытащить. Но откуда бы ему узнать о том, что случилось в седьмой бригаде?

А случилось это в начале апреля, когда дули пурги и тундру прихватил гололед. Да, тогда дули пурги, стеклом затянулись снега, а в стадах начался отел. И он, Калянто, поехал с бухгалтером Чарэ к Кривой Скале, где должны были телиться важенки седьмой бригады.

Калянто всякий раз плевался, вспоминая дорогу к Кривой Скале. Сто километров их гнала в спину пурга, еще сто километров голого скользкого льда, потом тридцать километров глубокого по пояс, снега. До Кривой Скалы они добрались, чуть живы. Потом двое суток бродили по расщелинам и низинам в поисках стада, да так и не нашли. Пришлось ехать дальше, в пятую бригаду — еще двести километров по такой же дороге, но уже без харчей. Три собаки дорогой пали, остальные еле дотянули до яранг. И лишь через две недели, вернувшись в село, Калянто узнал, что в седьмой бригаде погиб почти весь молодняк, а с ним и половина стельных важенок.