Лидия Вакуловская - Улица вдоль океана

— Ишь, расхрабрилась! — усмехнулся Барыгин, узнав собаку, с которой столкнулся днем на тропинке.

— Сколько старику лет? — спросил Барыгин, когда, оставив Коравье и Чарэ, они пошли с Калянто дальше.

— Кто посчитать может? Может, сто, может, больше.

— Сто не может быть, — отчего-то решил Барыгин.

— Может, меньше, — не стал возражать Калянто и продолжал: — Ему в доме ремонт делать надо. Печку новую надо, окно ставить, крышу прибивать. Скоро зима идет.

— Он что, один живет?

— Один живет.

— Да, трудно. Значит, колхоз ему и продуктами помогает?

— Все помогают, еду носят. Когда Кумлю в селе бывает, ему хорошо. Кумлю хорошо за ним смотрит.

— А кто, эта Кумлю?

— Дочка его. В бригаде с мужем живет, чумработница. Она хорошо за ним смотрит, только редко бывает, — Калянто помолчал и уже строго сказал: — А Рыпель совсем отца забыл. Я хотел говорить ему сегодня — некогда было.

Барыгин приостановился, спросил:

— Какой Рыпель?

— Твой Рыпель.

— Так этот старик — отец его?

— Отец. Это его дом стоит, — Калянто показал на дом, мимо которого они проходили.

— Так-так, — протянул Барыгин.

На краю седа Барыгин попрощался с Калянто и по тропке, выбитой в ромашках, пошел к катеру. Ожидая его, старшина и моторист резались в карты. Из узкогорлой трубы над кубриком сочился молочный дымок — топилась «буржуйка».

— Рыпель здесь? — спросил Барыгин, поднимаясь по трапу.

— Тут, — кивнул на кубрик старшина. И сказал — Мы вам кулеша оставили, горячий еще.

— Спасибо, потом, — отмахнулся. Барыгин. Есть ему не хотелось, хотя последний раз он ел дома, утром, перед тем как выехать в Медвежьи Сопки. Несколько раз за день, особенно вечером, он испытывал острое чувство голода, потом оно проходило, и он забывал о еде.

— Будем, трогаться? — спросил старшина.

— Подождите, — ответил Барыгин, направляясь в рубку, а оттуда — в кубрик.

В крохотном кубрике было жарко — в «буржуйке» пламенел уголь. Рыпель сидел на узкой койке в трусах и майке (костюм его, рубашка и бинокль висели на металлическом крюке) и надувал резиновую подушку, собираясь улечься спать.

— Ух, жара! На кой черт они так топят, — сказал он Барыгину, завинчивая на подушке колпачок.

Барыгин бросил на тумбочку портфель, присел на свободную койку. Он все еще видел немощного, неухоженного старика на дороге и, взглянув на сытое, одутловатое лицо Рыпеля, на его мускулистые голые плечи, почувствовал, как нарастает в нем неприязнь к инструктору.

— Советую кулеша попробовать, — сказал ему Рыпель. — Он не очень, правда, но червячка заморить можно.

— Я думал, ты в селе останешься, — не обратив внимания на его слова, сказал Барыгин, все больше закипая в душе.

— Опять народ собирать? — удивился Рыпель, — По-моему, Калянто прав: когда идет охота — не до лекций.

— Я не о том. Ты скажи, почему к отцу не зашел? — строго спросил Барыгин.

— Как не зашел? Заходил, не застал дома. Потом к Нутенеут заглянул, там Еттувье драку завел, пришлось задержаться.

— А я твоего отца видел, — жестко сказал Барыгин. — По дороге встретил.

— Да? — Рыпель широко улыбнулся, блеснув крепкими белыми зубами. — Я, когда ехал, думал, отец болеет, а он молодец — по селу бегает. Еттувье в воде увидел — тревогу поднял.

Барыгин, щурясь, внимательно посмотрел на Рыпеля: не понимает он его, что ли? Или притворяется, что не понимает? Притворился же, что не знает старой жены Калянто.

— По-моему, ты стыдишься отца.

— Это есть, — улыбаясь, кивнул Рыпель. — Мы друг друга не понимаем. У него ко мне одна просьба: отправить его к Верхним людям. Ну, что ему на это скажешь? Я, конечно, его не обвиняю, но и говорить нам не о чем.

— А помочь ты ему можешь? — сердито спросил Барыгин. — Или вам с женой двух зарплат не хватает?

— Зачем ему помогать? — усмехнулся Рыпель. — Он привык жить, как жил, по-другому не будет. Ты этого не понимаешь. Психологию его не понимаешь. Его психологию никто не переделает.

— Да-а, брат… Оказывается, ты забыл, каким сам был и какая у тёбя была психология. — Барыгин иронически подчеркнул последнее слово.

— Почему забыл? Я все помню. — Рыпель снова широко улыбнулся. — Совсем дикий человек из тундры пришел. Читать не умел, писать не умел, двух слов сказать не мог.

Именно таким помнил Барыгин Рыпеля, когда нечесаным пастушком, не видевшим в глаза ни мыла, ни полотенца, его привез в райцентр из тундры лет двадцать пять назад друг Барыгина, учитель Коля Семенихин. Привез, чтоб поместить в школу-интернат. Коля Семенихин давно погиб под Оршей, а Рыпель давно перестал быть мальчишкой…

— Да-а, — Барыгин неожиданно вздохнул, вспомнив Колю Семенихина, помолчал и сказал: — Психология психологией, а человек все-таки человеком.

— Понимаю твой намек, — беспечно ответил Рыпель, играя улыбкой. — Но у меня своя точка зрения: когда изменятся люди — их психология изменится сама собой.

— А когда они изменятся?

— Не скоро. Через сто или двести лет, — ответил Рыпель.

Сколько Барыгин знал Рыпеля и сколько Рыпель вместе с ним работал, они никогда до этого не касались в разговорах, в основном деловых и конкретных, такой темы. И сейчас Барыгин, к своему недоумению, обнаружил, что, сталкиваясь ежедневно нос к носу с Рыпелем, он по сути совершенно не знал его.

«Откуда у него в голове эта ересь? — поразился Барыгин. — Ждать двести лет, пока якобы все само собой не изменится! Хорош!»

— Вот что, Рыпель, — сказал он. — Одевайся, останешься в селе. На два месяца. Пойдешь по бригадам, пойдешь на промысел, наведешь порядок в клубе, поможешь отцу. Будешь работать, читать лекции. Даже старикам. Да, да, стариков будешь убеждать во вреде религии. Мы не можем ждать сто−двести лет. Ты в кабинете засиделся, от жизни оторвался, потому и голова чепухой забита. Вернешься — представишь подробный отчет о том, что сделал.

— Могу остаться, — ответил Рыпель, передернув крепкими плечами.

— Вот так, — жестко сказал Барыгин. Он взял портфель и, не взглянув на Рыпеля, вышел из кубрика.

…Пройдя по берегу метров двести, Рыпель оглянулся. Катер уже покинул стоянку. Барыгин сидел на капе, из-под ладони, защищаясь от косых утренних лучей, смотрел на село. Рыпель не спеша пошел дальше. Сегодня он переночует в конторе, а завтра будет видно. Он злился на себя за необдуманный разговор с Барыгиным. Всегда лучше молчать, когда говорит начальник, всегда лучше соглашаться с ним. А теперь вот торчи тут. Отца, конечно, надо было навестить, нехорошо получилось. Но два месяца сидеть в этой дыре?!

Село спало под белым покровом солнечной ночи.

Час назад, едва только Калянто проводил на катер Барыгина, да вернулся домой, да забросил в сарай ржавый замок от дверей, да натянул на себя вместо безрукавки кухлянку, — едва успел Калянто сделать все это, как над селом разнеслись певучие, густые удары о рельс, сзывавшие на берег зверобоев. И зверобои покинули дома, взвалили на плечи руль-моторы, весла, канистры и тихо двинулись по белым ромашковым дворам к колхозному причалу.