Лидия Вакуловская - Улица вдоль океана

— А не пристают к вам мужья?

— Какие мужья? — удивилась она.

— Это в одной артели повариха всех старателей мужьями звала.

Она снова засмеялась:

— Я им так пристану — косточек не соберут!

— Договорились насчет оплаты? — спросил Пряхин.

— Нет еще, — ответила повариха. — Я еще не решила — может, перееду отсюда.

— Не нравится?

— Да что-то не очень нравится.

— Ну, смотрите, сами решайте.

Гришка передумал заходить в домик. Отправился обратно, за палатку.

— Григоров! — окликнул его вышедший на крыльцо Пряхин. — Что это у вас никого не видать?

— А меня разве плохо видно? Я черный, издалека заметный. Один медведь в тайге был, и тот меня заметил, — сказал Гришка, возвращаясь к домику.

— Как нога? — Пряхин спустился с крыльца.

Гришка поднял ногу, согнул в коленке, хлопнул по ней ладонью.

— Работает костыль!

Весной Гришка повстречался в распадке нос к носу с медведем. Был без ружья, пришлось дать деру. Медведь тоже дал деру, — в другую сторону. Гришка этого не видел, споткнулся на бегу о корягу, сломал ногу, месяц отлежал в гипсе.

Повариха тоже сошла с крыльца, сказала Пряхину:

— Напрасно не поели, Василь Васильевич.

— Спасибо, не хочется. А что это у вас за флаги такие на ветках? — показал Пряхин на развешанные бумажки.

— Чтоб не выражались, — ответила повариха, метнув каштановыми глазами на Гришку. — Вы бы еще, Василь Васильевич, сказали им, чтоб оленей каждый день не били. Каждый день тушу приносят и не съедают. Мясо выбрасывать приходится. А их вообще стрелять запрещено.

Пряхин пожал плечами, ничего не ответил. А Гришка презрительно скривился:

— Ха, кто это запретил? У нас тайга — закон, медведь — хозяин.

— Где сейчас Спирин моет? — перевел разговор Пряхин.

— На Сонном ручье. Могу прокатиться, — ответил Гришка. Закурил и полез в «газик», забросил на заднее сиденье мелкашку.

Пряхин сел за руль. Повариха взяла с крыльца пустые ведра, пошла к роднику.

Пряхин развернул «газик», и тот запрыгал по кочкам в распадок.

— Зачем нам эту куклу прислал? — спросил Гришка и придавил в заскорузлой ладони, как в пепельнице, сигарету. Он не мог забыть поварихиной затрещины.

— А где я вам мужика найду? Уйдет от вас — замены не ждите.

Артельные уважали Пряхина: спокойный начальник, не шумный, дело знает. Пять артелей на его плечах, другой бы не успевал ворочаться. А у Пряхина все, как по маслицу катится: запчастями сполна обеспечены, горючее с запасом поступает, грузовик для артели выбил. А что старателю еще нужно?

— Зря обижаешь женщину, у нее жизнь тяжелая, — сказал Пряхин.

— Жизнь! — скривился Гришка. — Мою жизнь в кино крутить — корыто слез будет. У меня жена была, Нина, кукла была. Родной брат отбил. Я ему живот ножом полоснул и себя хотел зарезать. Вот как я сюда попал.

— Ну и дурак, — вздохнул Пряхин. Он спустил подпрыгивающий «газик» прямо в ручей, повел по твердому дну, по плескавшей воде.

— У меня кровь горячая, я за себя не отвечаю, — Гришка снова закурил.

— А, все цыгане такие, — опять вздохнул Пряхин.

— Какие? — вывернул на него белки Гришка. — Думаешь, все ворюги? Я никогда не своровал.

— Только брата зарезал.

— Ни черта не зарезал, — процедил Гришка. — Пузо зашили и бегает…

Показались отвалы серой породы. Ручей аккуратненько обогнул отвал, распался на два мелких широких рукава. Вода лениво текла по гальке, едва покрывая меленькие камушки.

Понура стояла на взгорке: бункер приподнят, колода в наклон принесла к ручью, уткнулась в него хвостом. Из колоды бурая вода выносила в ручей отмытые камни.

В смене работали трое: два бульдозериста и один на колоде.

Пряхин притормозил недалеко от понуры, бригадир уже выпрыгивал из бульдозера. Пряхин пошел ему навстречу. Поздоровался за руку, а Гришка просто кивнул Спирину. Повернулся, полез на крутой борт отвала, сел на валун, положил на колени свое ружье, стал глядеть вниз.

Пряхин со Спириным потиху шли по распадку, меся сапогами вязкий грунт, о чем-то толковали. Здоровенный Авдей Спирин на две головы возвышался над толстым Пряхиным. Больше говорил Пряхин, размахивал короткой рукой. Авдей слушал, нагнув круглую, как кочан, голову, обтянутую выгоревшим беретом-маломеркой.

Ванька Жилин и Леха Тихий не обращали на них внимания: один толкал бульдозером грунт, другой орудовал рычагом-задвижкой.

Говорили долго. Потом Пряхин крикнул:

— Григоров, поехали к Зимину! Оттуда назад тебя подброшу!

— Езжай, — ответил Гришка — Я в тайгу пойду!

…В тот вечер в столовой последними ужинали смены Мишуни Волкова и Спирина. Повариха молча подавала, а шестеро едоков молча загребали ложками. Не спеша, со смаком пережевывали жирную оленину, наслаждаясь застольным отдыхом, запивали компотом из литровых банок.

Когда опорожнили миски и банки, Авдей Спирин поднялся, расправил плечи, вытер застиранным платком рот, сказал поварихе:

— Слушай, девка. Ты вот что. Я при своих ребятах сейчас говорю, но и другим намекну. Если тебя кто пальцем тронет, я голову этой гадине откручу и в кусты заброшу. Со мной шутки плохи. — Авдей сжал здоровенный кулак и слегка пристукнул им по столу, отчего жалобно зазвенели миски.

— А кто меня тронет? — с вызовом сказала повариха.

— Не хорохорься, — строго свел кустистые брови Спирин. Потом кивнул на бумажку на стене, призывающую не ругаться. — За это не ручаюсь, может, у кого сорвется. А насчет того — твердо. В помощь тебе дежурных выделим: воду таскать и другое там. Так что живи. Насчет оплаты так: четыреста пятьдесят в месяц. Нас тридцать ртов — по пятнадцать значит с носа.

Спирин вытащил из кармана пачку денег, положил на край стола.

— За июнь.

Повариха покраснела, округлила каштановые глаза, потом часто-часто заморгала.

— Это много, куда столько… Зачем же? — растерялась она.

— Мы прежнему повару столько платили, а ты что — хуже него? Только он посчитал — мало и сбежал. А мы с тобой трудовой договор заключим.

Повариха помолчала, потом сказала:

— Не знаю… Подумаю.

— Ну, думай, — согласился Спирин, пошел к выходу, но остановился. — Да, вот еще. Я лично не знаю, как тебя звать.

— Марья Ивановна, — ответила повариха.

— Ивановна ни к чему. Маша — и концы, — решил Спирин. Так начиналось знакомство Марьи Ивановны, или просто Маши, со старателями.

А через месяц она уже выбегала по утрам на крыльцо и кричала в сторону палаток:

— Мужья, а мужья, завтрак стынет! Кто первый придет — молоком напою, вчерашнее осталось!

«Мужья» выбирались из палаток, нечесаные, с помятыми лицами, раздирали сонные глаза, умывались из бочек, крякали, охали, фыркали. Потом терли сапогами влажные мешки у порога, садились завтракать за длинный стол, сбитый из щелевок. Ругаться при ней избегали, зато уж возле понур отводили душу.