Федор Гладков - Лихая година

Елена Григорьевна погрозила Кузярю пальчиком и с укором покачала головой, но глаза её лукаво улыбались.

— Я не барбосик!.. — с обидой воскликнул Гараська и покраснел от возмущения. — Сам‑то чего лаешься? Мы в школе‑то все ровня.

А Кузярь неожиданно заявил с серьёзным видом:

— Ныне же подерёмся на кулачках! На язык ты гораздый, а вот в поединке какой — кулаки расскажут.

Елена Григорьевна встревожилась.

— Вот этого не надо, Ваня. Дружба требует рукопожатия, а не драки.

Но все ребятишки взбудоражились, а девчонки жались друг к дружке и по–бабьи ворчали на Кузяря и Гараську.

Елена Григорьевна рассадила наше отделение по–новому: Микольку, как большого, водворила на заднюю парту, Петьку с Гараськой поместила за нами, а Шустёнок опять оказался один на парте перед Миколькой и позади Петьки с Гараськой. Я оглядывался на Петьку и видел только его сосредоточенное, деловое лицо и ожидающе–пристальный взгляд на учительницу. Это был прежний Петька — работяга–разумник, который был старше себя, хозяин над собой, и я удивлялся, когда и у кого он смог научиться читать и писать: ведь он по горло был занят работой по дому, в кузнице, а этим летом на него обрушились такие беды, которые раздавили бы и мужика. Значит, он не один год корпел над азбукой, над книжкой, над бумагой, на которой старательно и упорно выводил буквы и выписывал слова. Кто же помогал ему? У кого он перенял умение владеть пёрышком? Какая у него должна быть воля и терпение, чтобы не пасть духом, не надорваться, не потерять своей ребячьей бодрости! Я знал только одно, что такой труженик, как Потап, всё время держал Петьку при себе, приучал его к труду и свою любовь к работе незаметно передавал ему с добродушием хорошего человека. Я вспомнил, как в позапрошлую зиму Петька равнодушно отвечал на моё хвастовство, что я умею читать: на что ему в кузнице и в хозяйстве азбучка? Отец и без грамоты на всю округу искусник. И мне стало смешно: Гараська верно угадал его характер хитрого мужичка–коротышки, который таит про себя свои мысли и поступки и не упустит ничего для своей пользы.

Елена Григорьевна словно играла с ребятишками. Она переходила от одного отделения к другому: позанимается с малышами, даст им самостоятельную работу — разные палочки да оники писать — и подходит к нам. И каждый раз в простую задачу или в примеры вносила что‑то неожиданно новое, увлекательное. Но стоило кому-нибудь из перваков завозиться или заскучать, она подходила к малышам:

— Встаньте, дети! Сядьте! Опять встаньте!

И начинала вместе с ними вскидывать руки вверх и в стороны. Детишки веселели, улыбались, словно пробуждались от дремоты.

Возвращалась она к нам с улыбкой в синих глазах, оглядываясь на малышей, словно ей ещё хотелось поиграть с ними. Но около нас она, не погашая улыбки, задавала вопросы и слушала наши ответы. Первым вскидывал руку Кузярь и с торжествующим блеском в глазах нетерпеливо тянулся к ней. За ним с обычной усмешечкой себе на уме поднимал руку Миколька. Как рослый парень, он только подавал знак, что готов говорить, если учительнице охота потолковать с ним. Редко поднимали руки и Петька с Шустёнком. Петька был несловоохотлив и на вопросы отвечал без вызова, когда не соглашался с кем‑нибудь из учеников. А Шустёнок только смотрел исподлобья маленькими, прижатыми к носу глазишками и сопел, наклоняясь над партой. Весёлым живчиком вёл себя Гараська.

Одна из таких поразивших меня бесед навсегда осталась в памяти: спор разгорелся до конца урока и продолжался всю перемену и в прихожей.

— Вот мы, ребята, прочли и разобрали стихи о дожде, который золотом падает с неба, и золото будет собрано тучным зерном, которым заполнятся амбары. Старики говорят, что это было в давние времена, а теперь вот замаяли неурожаи. Но ведь земля‑то та же и люди те же, а почему такие перемены?

Елена Григорьевна обратилась к Микольке. Он вышел из‑за парты и вкрадчиво сказал:

— Да ведь год на год не приходится. Иной год бог посылает дождик круглое лето, а то вот, как летось аль нынче, — сушь да гарь. Старики‑то всегда толкуют, что в былое время всё лучше было. Поговори с ними — они скажут, что и люди были раньше в два роста, а в плечах — косая сажень.

Кузярь фыркал, подпрыгивал, злился и обжигал Микольку глазами.

— Это что же? Старики‑то, по–твсгму, небыль да дурь плетут? Дубина!

— Ваня, не груби! —одёрнула его Елена Григорьевна. — Надо приучаться выслушивать товарища, а потом уж возражать.

— А чего он дурачком прикидывается? —ещё сильнее разгорячился Кузярь. — Старики‑то правду говорят: наше место в лесах было, вся речка пряталась в зелени, полноводная была, а по берегам родники гремели — издали слыхать было. А с каменных обрывов вода, как стекло, падала. Земля‑то досыту водой напитывалась. Вот и урожаи были. А сейчас что? Везде голо, глина да песок, родники высыхают, да и речка — не речка, а лягушиная лунка.

— Это барская плотина её запрудила, — поправил его Петька, но Кузярь и на него окрысился:

— Чай, вода‑то там через гауз идёт: лишки‑то никакая плотина не удержит.

Миколька не обиделся, он сморщился и защурил глаза от молчаливого смеха. Сел он как будто безучастно, но исподтишка возражал Кузярю кроткими вопросиками, как несмышлёныш:

— А куда же, Ваня, лес‑то делся?

— Вырубили — вот куда. И не мужики вырубили, хоть лес‑то по речке нашинский был, а бары. Покойник тятька говорил, что это вскорости после воли было. Нагнал барин дворовых с топорами да пилами, а мужики на них — с косами да вилами. Драка‑то бывало до убийства доходила из года в год. Наши мужики в суд подавали, да суд‑то судил мужиков за разбой.

Из отделения перваков Сёма вдруг выпалил:

— Правду‑то мужик за пазухой носит, а кривда жиреет да по свету гуляет.

Эту поговорку я сам не раз слышал от мужиков. Только Сёма её продумал да прочувствовал вместе с дедушкой и бабушкой.

Елена Григорьевна слушала очень внимательно и не останавливала Кузяря: она даже подошла к нему и всматривалась в него с изумлением.

— А потом, откуда урожай‑то будет? —совсем уже разгорячился Кузярь. — На душевом клине не разгонишься: земля‑то не отдыхает — всё рожь да рожь. Она и под паром не бывает, а округ нас — глазом не окинешь, и всё барская земля да мироедова…

Он неожиданно засмеялся.

— Золото, золото падает с неба… Только золото собираем не мы, а бары да кулаки, вроде Стоднева да Ивагина. Стихи‑то эти тоже барин написал про себя да про барчат.

Я настойчиво дёргал вниз рукав Кузяря, но Иванка отбрыкивался. Я шепнул ему сердито:

— Кто за нами сидит—забыл? Шустёнок только и ловит, как бы поддеть нас с тобой.

Елена Григорьевна тоже с тревогой оборвала разговор: