Римма Коваленко - Конвейер

Потом пожилая женщина, к которой она пришла, повела ее в другой дом, к другой, молодой женщине. Они о чем-то спрашивали, Соня отвечала. Вывел из забытья, запомнился лишь один вопрос:

— Тебя не будет дома два дня. Сможешь уладить, чтобы родители не подняли панику, не объявили розыск?

— Смогу, — ответила Соня, — скажу, что иду в поход.

Впереди были праздники, десятый класс и в самом деле отправлялся в двухдневный поход за город. Они пойдут, а ей предстоит перепрыгнуть пропасть, чтобы догнать их. Сочувственные, спокойные голоса незнакомых женщин вселяли надежду, что она перепрыгнет и догонит.

Соня пришла в больницу с направлением, на котором стояла чужая фамилия. Маленькая сияющая, как колобок, врачиха сразу погасла, как только вспомнила, кто перед ней.

— Так это ты? Сядь, дурочка. Хочу с тобой поговорить. Ты сколько собираешься жить на свете? Двадцать лет или тридцать?

— Этого ни один человек не знает, — ответила Соня, — но хотела бы долго.

— Теперь скажи: ты хотела бы жить хорошо или страдать?

Конечно, она хотела бы жить хорошо. Маленькую, с напудренным лицом врачиху это не удивило. Ее белый халат источал все лучшее, что было во взрослых людях: надежность и чистоту. Апрельское солнце за окном не просто посылало свои лучи на землю, но и кое-кого отдельно ласкало, высвечивало, благословляло. Кабинет врачихи был обласкан этим светом, волосы на ее голове струились золотом.

— Человек устроен так, — говорила она, — что каждый из нас может оправдать свой поступок. Никто его не осудит: не было выхода. Но наступает час в жизни, когда человек судит себя сам и говорит себе: при чем здесь выход? Выход — сама жизнь. Ты слыхала когда-нибудь, что молодая мать погибла со своим ребенком от голода или в канаве от бездомности или люди забросали ее камнями?

— Нет, не слышала.

— Через несколько лет ты будешь думать о том, что человек, которому ты закрыла вход в этот мир, ходил бы рядом с тобой, разговаривал, любил бы тебя больше всех на свете. Ты оправдаешь себя, но никогда не простишь мне, что я не поддержала тебя, не защитила.

— Что же делать?

— Надо делать то, что делают в этом случае люди. Надо рожать.

— А дома? А в школе?

— Я вызову твою мать, поговорю с ней. А в школе пусть будет как будет. Пусть твои учителя вопят о позоре, ищут выход, нам-то что за дело.

Очнувшаяся, спустившаяся на землю Соня обрела себя.

— А что я скажу матери Юры?

— Позвонишь через два дня и скажешь ей, что все в порядке. У тебя все в порядке. А с Юрой решай сама. Тут никто никому не советчик. Но, как ни сложится, знай одно: придет час, когда ему не просто захочется, но станет необходимым сказать тебе что-то важное.

Соня позвонила через два дня.

— Здравствуйте. У меня все в порядке. А где Юра?

Юры не было. Он уехал. С какой-то экспедицией, мать точно не знала, с какой. Через несколько дней Соня еще раз позвонила, телефон не отозвался, а потом, когда уже родился Прошка, мужской голос ответил, что здесь такие больше не живут.

Никто не бросал в нее камнями, ни одного дня не была она голодной, но горя хлебнула. Дома просто жить не давали: кто отец? Кто тот подлец, которому причитается получить по заслугам? Вот тогда впервые Соня выказала свой характер, ушла из дома. А тот час, в который Юра должен был сказать ей что-то важное, не наступил.

Этот час выпал его матери.

Соня впервые после долгой разлуки увидела ее во дворе утром. Юрина мать сидела на скамейке; она поднялась, увидев Соню с Прохором на крыльце, сделала шаг навстречу.

Соня сразу ее узнала.

— Проша, жди меня у ворот, — сказала она сыну, подошла к Юриной матери, не глядя ей в лицо, быстро проговорила: — Никогда больше не приходите. Слышите, никогда. Я ничего знать не хочу. Ни вас, ни вашего сына не было в моей жизни.

— Сонечка, — Юрина мать схватила ее за руку, — я тебя буду ждать здесь, во дворе. Мы вечером поговорим.

Соня весь день то и дело думала о ней. Царапнуло воспоминание: они идут рядом с Юрой по белой холодной улице. Каким стал за эти годы Юра? Но вспомнилось и другое: «Надо, Соня, от этого избавляться». От чего «от этого»? От Прошки?

Вечером она отвела Прохора к своим родителям, появилась во дворе поздно, когда уже светились электрическим светом окна. Мать Юры сидела на той же скамейке, ждала. Соня присела рядом.

— Прежде всего хочу вам сказать, что это не Юрин сын. У него другое отчество и фамилия, да и вообще ни Юра, ни вы не имеете никакого на него права.

— Зачем ты так со мной, Сонечка? Мальчик — вылитый Юра, когда ему было четыре года. — Она заплакала.

Кто-то выглянул из окна восьмиэтажного дома и крикнул:

— Гражданочки, что происходит?

Юрина мать очень изменилась, осунулась, постарела, но сочувствия к ней не было.

— Не надо так плакать, — сказала Соня, — я уже давно ничего не помню. И Юра ваш все забыл. А вы и тогда решали за него и сейчас зачем-то приехали.

— Юра — мальчик. Он не взрослый, он мальчик.

— Я уже сказала, что все забыла. Чего вы от меня еще хотите?

— Я хочу помогать, Сонечка. Я буду посылать вам деньги. А просьба такая: когда мальчику будет шестнадцать лет, вы скажете ему правду, назовете имя его настоящего отца.

— Я и так ему все расскажу, когда он вырастет, — сказала Соня. — А денег не надо, я их верну. Я и так ваша должница.

Галина Андреевна опять затряслась в рыданиях.

— Когда человек прощает, он не вспоминает обиду. Вы, Сонечка, простить не можете.

Соня была уверена, что они все выяснили и Юрина мать больше не появится. Но она пришла опять. Пришла в самое неподходящее время: возле подъезда стоял Багдасарян.

Виген Возгенович позвонил, дверь открылась, и он увидел Соню. Глаза ее глядели решительно и отчужденно.

— Виген Возгенович, неужели мои слова ничего не значат? Почему вы себя так ведете?

Она уже собралась закрыть перед его носом дверь, но Багдасарян сделал шаг вперед и оказался в коридоре. Прошка вышел из комнаты, притихший, молча глядел на них из угла, женщины в синем плаще не было видно.

— Мне кажется, Соня, вам нужна моя помощь?

— Нет, — ответила Соня, — мне ни от кого ничего не надо. Уходите, Виген Возгенович, еще раз прошу вас.

Из кухни вышла женщина. Была она по-прежнему в плаще.

— Это мне надо уйти, — сказала она. — Но я еще приду. Мне много еще надо тебе сказать, Соня.

Женщина поглядела на Багдасаряна растерянным взглядом, словно попросила защиты. Соня сложила руки на груди, прислонилась к стене, ждала, когда они покинут ее дом.

— А что все-таки происходит, если не секрет? — Виген Возгенович попытался жизнерадостным тоном рассеять напряженность.

— Секрет, — ответила Соня, не меняя выжидательной позы, — секрет, Виген Возгенович.

Два счастливых дня за городом, их позднее чаепитие в этой квартире — все было перечеркнуто, больше не существовало.