Михаил Булгаков - Том 3. Собачье сердце. Повести, рассказы, фельетоны, очерки. Март 1925 — 1927

Публика гудит.

Шмонин. Прошу не гудеть! Отвечай, тетя, суду, кто писал?

Курьерша (упорствуя). Не скажу!

Шмонин (зловеще). Ты, тетка, смотри, с судом разговариваешь. Кто писал?

Курьерша. На огне жгите, не скажу.

Публика (шепотом). Это ей рабкор Кузькин писал. Не выдавай, тетка, товарища!

Голос с галерки. Тетка Токарева, держись! Не выдавай рабкора на съедение.

Курьерша. Хучь пытайте, не скажу.

Голос с галерки. Браво, Токарева!

Шмонин. Кто бунтует на галерке? Вывести его, подстрекателя! (Курьерше.) Так не скажешь?

Курьерша. Нет.

Публика. Молодец!

Шмонин (тихо Гудзенке). Ишь, железная баба. (Громко.) Ну, ладно, мы и без тебя обнаружим этого субчика, который вносит раскол в учреждение. Мы ему покажем! Ну, ладно, переходим дальше. Товарищ Токарева заявляет, что тов. Жуков ее побил. Ну, что тут особенного, товарищи? Я понимаю, если Токарева была бы интеллигентная дама, графиня или княгиня, ну, это дело десятое! Тогда, конечно, хлестать бухгалтерскими кулаками по графининой морде, верно, неудобно. Дама в обморок может упасть. А поскольку перед нами курьерша, подумаешь, велика беда.

Публика. Вот так рассудил!!

Шмонин. Слово предоставляется защитнику тов. Жукова, уважаемому тов. Гудзенке.

Гудзенко (одергивая куртку). Возьмем факт с медицинской точки зрения. Тут говорят: Жуков ударил, Жуков побил, то да се… Да вы гляньте на Жукова (все глядят на Жукова с любопытством). Посмотрите, какой он щуплый, хилый, ведь он одной ногой в гробу стоит.

Жуков (обиженно). Сам ты в гробу стоишь, говори, да не заговаривайся!

Гудзенко. Пардон! Вообще Жуков интеллигентный человек, сознательная личность, он даже газету выписывает, ну, разве он может как следует ударить? Вы поглядите на курьершу (все глядят на курьершу с любопытством). Ведь это что? Физиономия… (Раздвигает руки на аршин.) Во физиономия! Руки! Ноги! Да ведь это не женщина, а прямо-таки чугунный памятник! Да ее ежели кулаком ударить, кулак рассыплется. Ее кочергой бить надо! Ну, какой он ей вред причинил?

Курьерша. Да у меня синяк!

Шмонин. Ну, приложи к синяку пятак, он у тебя до свадьбы заживет. Итак, суд удаляется на совещание. (Удаляется с Гудзенкой и с Гудзенкой же возвращается.) Тише! Суд вынес решение (торжественно): ввиду того, что Жуков Токаревой никакого особенного повреждения не причинил, считать Токареву непобитой. Жукову выразить месткомово порицание, но, принимая во внимание интеллигентность Жукова и хилое его сложение, считать порицание условным в течение пятнадцати лет. С Жукова взыскать в пользу Токаревой один медный пятак для приложения его к синяку, с тем, чтобы по выздоровлении Токарева вернула пятак Жукову с процентами. Суд кончен!

Голос с галерки (среди общего гула). Тетка Токарева, жалуйся в нарсуд! Это безобразие! (Шум.)

Занавес падает.

Михаил

«Гудок», 9 августа 1925 г.

На станции Завитая Уссурийской дороги имеется бедная вдова — гражданка Силаева. Дело вдовье трудное, как известно. Вдове тоже нужно кушать и пить. Мыкалась вдова, мыкалась и обратилась в местком:

— Дайте мне службу, товарищи.

Местком внял просьбам вдовы и устроил ее на место тут же, в месткоме.

Должность легкая и прекрасная. Вдову призвали и сказали:

— Тетка! Будешь пять печей топить, пять коридоров мыть, а равно и пять полов. Мусор будешь убирать ежедневно. А чтобы тебе не было скучно, еще будешь носить воду.

— А сколько жалованья? — спросила вдова, шмыгая носом.

Месткомщик, по фамилии Моложай, сделал арифметический подсчет:

— Пять коридоров помножить на пять печей, прибавить пять бочек мусора и разделить на пять кадушек воды, равняется 5 рублей!

И объявил тетке Силаевой результат:

— Будешь получать пять рублей в месяц.

— Благодетели вы наши! — завыла тетка и ухватилась за половую тряпку.

Тетка не расставалась с тряпкой десять месяцев. Тетка носила, тетка таскала, тетка мыла, тетка прибирала.

На одиннадцатый месяц ей заявили: тетка, мы тебя на новую квартиру переводим, а в твою прежнюю комнату пробиваем дыру.

— Благодетели вы наши! — завыла она.

Дыру пробили, тетку перевели и тетке заявили:

— Нужно будет белить стены. Изволь начинать.

Тетка понеслась за известкой, побелила. Приходит получать за побелку.

— Пять рублей тебе следует,— объявил т. Моложай.

— Благодетели вы наши! — завыла тетка.

— Только, тетя,— добавил Моложай,— на эти твои пять рублей мы купили портрет и подарили его железнодорожной комячейке.

— Благоде…— начала было тетка, но осеклась и добавила: — К-как же это портрет? Я, может, портрета-то и не хотела!

— Как не хотела? — сурово спросил Моложай.— Ты, тетка, думай, что говоришь. Как это портрета ты не хотела?

Тетка оробела.

— Ну, ладно,— говорит,— портрет так портрет. Только раз вы уж, красавцы, подарили на мой счет, так напишите на портрете: «Дар тетки Силаевой».

Моложай обиделся:

— Ты нездорова. На портрете писать про такого ничтожного человека, как ты, мы не будем.

Тут тетка уперлась.

— Не имеете права, мои деньги!

— Ты, тетка, глупа,— сказал Моложай.

— Да ты не ругайся,— ответила тетка,— деньги мои.

— Отлезь от меня,— сказал Моложай.

— Мои деньги,— несколько истерически заметила тетка.

Тут Моложай рассердился окончательно.

То, что дальше произошло,— неизвестно, потому что в корреспонденции рабкора сказано глухо:

«Товарищ Моложай наговорил ей кучу дерзостей».

Дальше мрак окутывает историю.

Но есть приписка в корреспонденции рабкора:

«Добрые люди учка и дорпрофсожа, распорядитесь, чтобы местком уплатил жалованье Силаевой с 1 января по 1 октября 1924 года, когда она была в месткоме, мыла полы и таскала воду, по настоящей, правильной расценке.

Во-вторых, нужно тетке уплатить пять рублей и разъяснить месткомщику Моложаю, что на чужие рабочие деньги дарить портреты нельзя. Это называется — эксплуатация».

Михаил

«Гудок», 14 августа 1925 г.

Улицы начинают казаться слишком пыльными. В трамвай сесть нельзя — почему так мало трамваев? Целый день мучительно хочется пива, а когда доберешься до него, в нёбо вонзается воблина кость, и, оказывается, пиво никому не нужно. Теплое, в голове встает болотный туман, и хочется не моченого гороху, а ехать под Москву в Покровское-Стрешнево.