Ефим Гринин - Золотые коронки

Это должно было свершиться раньше. Какой дорогой ценой оплачен остаток его дней! В его возрасте эгоизм непростителен, но он же не хотел этого, не хотел и не предвидел. Ему нужно было отправить Тоню к Боженко одну и принять на себя удар фон Крейца, и тогда не молодость, а старость оплатила бы кровавый счет за победу.

Он не кривил душой перед собой. Увидев на уголке доноса несколько слов, написанных легким стремительным почерком, он подумал и об этом. Но ее немногие слова были так хладнокровны, они дышали таким спокойствием, что и он проникся уверенностью в ее безопасности. А Тоня не знала дороги, и он боялся за нее. Тоня напоминала ему Лену, она стала ему дочерью, и он хотел уберечь ее, потому что такова была последняя воля Лены.

Только теперь он понял, что не у Тони, а у той, другой, которая показалась ему вначале картинно-чужой, душа была, как у Лены. Тоня — нежная, отзывчивая девушка, у нее материнское сердце, и когда утихнет в нем боль за Виктора, она щедро отдаст его детям. Он поручил ей в райкоме комсомола готовить детей и школы к началу занятий, она справится с этим, и он спокоен за Тоню. Но его старое больное сердце теперь безраздельно отдано той, которой уже нет и которая будет с ним до последнего вздоха, потому что только у нее была такая пламенная беззаветная душа бойца, как у Лены, потому что она прикрыла его собой, как Лена своей грудью прикрыла командира эскадрона от вражьей пули.

Рябинин провел офицеров по мрачному коридору и вошел в низкую длинную комнату. Четыре из шести окон здесь были выбиты. Льдистые осколки устилали окровавленный пол вдоль стены, а посредине возвышался темно-серый курган из деревянных и гартовых литер, линеек, реглетов, марзанов и прочих предметов наборного хозяйства. Картину разгрома дополняли разбитые и перевернутые кассы, поваленные реалы, сброшенный со стола тискальный станок.

Круглоголовый прилизанный старичок в сером, испачканном типографской краской халате, сидя на скамеечке, отбирал из кучи и раскладывал порознь литеры разных шрифтов. Старичок с усилием встал и удивленно вытянул морщинистую шею.

Не появление офицеров вызвало смятение старого метранпажа, а то, что их привел бургомистр Рябинин. И пока лейтенант Турушин растерянно осматривал разгромленный наборный цех, метранпаж ломал голову, как осмелился бургомистр прийти сюда.

А Рябинин, кивнув ему, молчал. Он уже ходил с военным комендантом и корреспондентом на электростанцию и на водокачку. И видя его в сопровождении советских офицеров, горожане изумлялись, а он не имел ни силы, ни охоты отвечать. Достаточно того, что его видели вместе с партизанами и десантниками, а теперь с офицерами. Само собой все станет известно.

Капитан первый нарушил молчание. Указывая на хаос в цехе, он засомневался, можно ли что-нибудь восстановить.

— Какой может быть разговор, товарищ капитан! — возразил Турушин. — Святое дело дать людям в освобожденном городе свою газету, — стало быть, надо сделать — и точка!

Старый метранпаж сокрушенно объяснил, что гитлеровский редактор перевернул все вверх дном и хотел поджечь типографию, но не успел, что тут произошла схватка между немцами и русскими солдатами. Он так и сказал «русскими», а не «советскими» и не «нашими». Лейтенант Турушин отметил про себя это выражение и по молодости быстро решил, что старик не заслуживает доверия. Однако больше никого в типографии не было, и лейтенант скрепя сердце изложил цель прихода.

Не говоря ни слова, метранпаж пробрался в дальний угол, порылся там и торжественно принес цинковую пластинку, густо испачканную краской. Лейтенант недоуменно и брезгливо потрогал клише. Старик тихо засмеялся.

— Нарочно в пакостном виде сберегал, товарищ офицер, — сказал он, горделиво глядя на Рябинина поверх очков. — Я знал, что потребуется. Керосинчиком раз-раз, и будет чистенькое, как из цинкографии. Изволите видеть, «Ленинский путь», клишированный заголовочек нашей городской газеты.

Это было превосходно, и Турушин так же внезапно проникся симпатией к хитрому запасливому старичку. Оказалось, что метранпаж уже выбрал из этого ералаша две кассы газетного шрифта. Лейтенант попросил показать ему печатный цех, и они спустились вниз.

Капитан выдернул из вороха грязных бумаг газетный лист, прочел вслух заголовок «Новое знамя», а на обороте «издатель и редактор Б. Кузнецов». Это был еженедельный городской листок, который оккупанты использовали для антисоветской пропаганды.

— Значит, эта же личность хотела сжечь типографию? — спросил капитан.

Рябинин пожал плечами.

— Мразь! Проходимец, доморощенный писака! Много мне крови попортил.

— И где ж он?

— Даже не знаю, когда он скрылся, — сказал Рябинин, внезапно пожалев, что в спешке последних дней не успел захватить его. — У мерзавцев, товарищ капитан, тончайший нюх на перемену погоды.

Лейтенант вбежал с веселым криком:

— Порядок в танковых частях, товарищ капитан. На «бостонке» отпечатаем. К вечеру газета будет, ручаюсь! В комендатуру сам занесу!

Капитан удовлетворенно сказал:

— Тем лучше, оставайтесь, делайте. А мы теперь куда, товарищ Рябинин?

— В пекарню, — сказал Рябинин. — Городу нужен хлеб!

— Верно, — согласился капитан. — Займемся хлебом…

Они двинулись к выходу, но лейтенант остановил их.

— Вы ж мне не досказали, товарищ Рябинин! Мне же очерк надо написать, иначе что ж за газета будет!

Рябинин склонил голову. Он считал своим долгом рассказать корреспонденту о тех, кто погиб за освобождение города. Когда-нибудь во всех освобожденных городах и селах на площадях воздвигнут прекрасные памятники павшим в борьбе, золотом выльют их имена. А пока пусть люди узнают о них из газеты. Но у него не было времени, и он все утро говорил с лейтенантом на ходу.

— Я рассказал вам все, — глухо сказал он, вынимая из внутреннего кармана футляр. Он открыл его и положил на ладонь три золотые коронки. — Почти все. Вот это мне принесли вместе с портфелем полковника фон Крейца. Его машину разбило бомбой за городом. Это последняя моя работа — два резца и один клык, — все, что осталось от нее…

Офицеры с почтительной печалью смотрели на тусклое червонное золото коронок. Лейтенант от волнения побледнел.

— Я так и назову свой очерк: «Золотые коронки».

— А я бы назвал его так: «Прощай, отважный человек!» — сказал Рябинин, посмотрев в глаза лейтенанту, и вышел; комендант последовал за ним.

Жизнь в городе начиналась сызнова. Они спешили помочь ее возрождению.