Владимир Христофоров - Невеста для отшельника

Ждан, морщась, выпил невкусную густую массу, Аня укутала его пуховым одеялом, и он начал сразу потеть. Ночью несколько раз просыпался, чувствуя на лбу прохладную руку девушки.

Утро принесло легкость и радость выздоровления. У костра сидела Люба Нутакалянна и вплетала в косички нить с разноцветными бусинками. Потом она начнет прибирать свое жилище, вытряхивать шкуры, а после завтрака сядет за шитье. Тут она заноет мягким грудным голосом. Эттыне, довольная, тоже займется чем-нибудь по хозяйству. Хорошо у нее на душе: Вовка здоров, а веселая невестка в доме — и сыну радость, и свекрови.

Люба вплела бисер, уложила косички, достала новые торбаса. Одну пару протянула мужу, вторую — Ждану.

— Пока вас не было — шила. Носите и вспоминайте добрым словом Нутакалянну. Больше никто вам так не сошьет.

Ждан обратил внимание, что сегодня все стойбище Оемпак нарядилось в красивые одежды. Даже Вовка щеголял в белоснежной кухляночке, подпоясанной ремешком, на котором болтался настоящий нож, ложка из мамонтовой кости и древняя праща. Эти «рогатки», впрочем, и сейчас можно увидеть у иных пастухов. В былые времена из пращи убивали утку или гуся. В наши дни ей можно разве что отпугнуть крупного хищника. Круглый камень, пущенный из пращи, рождает характерный свистящий звук.

Нашелся и Ане нарядный керкер.

— Сегодня праздник будет, — сказала она. — Окончание летовки.

Пастухи подогнали стадо к стойбищу, заарканили крупного оленя, Омрувье отошел в сторонку с копьем, снял шапку и некоторое время смотрел на восток, беззвучно шевеля губами. Затем он подошел к пойманному оленю, примерился и аккуратно ткнул его под левый бок, в сердце. Предсмертная дрожь пронзила тело животного — оно рухнуло на землю. Женщины подняли оленя, подложили под него зеленые ветки ивняка. Старуха Окконакай плеснула на тушу водой из кружки. Началась разделка.

Эттыне принялась готовить праздничную чукотскую кашу, сдабривая ее непереваренной травой из желудка оленя. Это кушанье придаст силы участникам предстоящих соревнований. По прежде она по древней традиции добыла огонь трением. От предложенной Жданом бензиновой зажигалки наотрез отказалась.

Перед ярангой разложили призы: мешок с нерпичьим жиром, красивую шкуру пестрого оленя, лисий воротник. Эттыне вынесла котел с кашей. Первым сунул свою ложку маленький Вовка; Бабушка подала внуку кэпрольгин — посох удачи с родовой меховой полоской, украшенной бусинками. Вовка побежал к соседнему озерцу. За ним отец и мать, старая Эттыне. Они смешно расставляли ноги, делая вид, что никак не могут догнать малыша. Вовка пришел первым, и ему под дружные возгласы был вручен главный приз — шкура оленя. Страшно довольный, он поволок ее в свою ярангу.

Взрослые бежали по всем правилам — от сопки и назад. Олег Кергият ринулся с такой скоростью, что остальные участники забега от удивления даже приостановились — эй, куда же ты? — но, спохватившись, рьяно припустили за молодым пастухом. Олегу достался медвежий жир. Вторым пришел Ждан, и Аня вручила ему лисий воротник. Николай Векет стрекотал кинокамерой.

Весь день бесконечной рекой лился ароматный чай, котлы пополнялись свежей олениной, рокотал, не умолкая, бубен в руках старого Пананто-Тке.

Ждан и Аня вышли побродить по ночной тундре. Яранги лежали полукругом, точно большие и добрые животные.

— Завтра должен быть вездеход, — сказал Ждан. — Ты поедешь со мной?

— Еще нет, — ответила Аня тихо. В ее голосе звучала грусть, — Меня ждут в моей бригаде.

— Когда мы встретимся?

Аня приблизила лицо к лицу юноши:

— Ты не хочешь… к нам приехать? У нас тоже… трактор есть…

Ждан привлек к себе девушку.

— Может быть… Может быть, директор разрешит сразу или спустя несколько дней.

Долго в этот день не мог заснуть Векет.

— Я ведь тоже соскучился по Софье. Подрастут ребятишки, опять возьму ее в тундру, Ну, а вы, молодые, до чего договорились?

— Он — в Энмыгран, я — в бригаду свою, — быстро отозвалась, словно жалуясь, Аня.

— Вот как. Мне сейчас пришла на память одна притча. Осенью, когда улетают журавли, каждый из них берет под крыло пассажира — маленькую пичужку. Ведь ей трудно самой добираться до теплых стран. Однажды всей стае почему-то плохо было лететь. Сели отдохнуть и тут обнаружили, что молодой журавль забыл взять меньшую сестричку. Вожак повернул стаю назад, и они вскоре увидели одиноко сидящую на берегу замерзающего озера маленькую птичку. Взял ее журавль под свое крыло, и тогда вся долгая дорога показалась им легкой и быстрой.

…Вездеход заметили еще задолго до того, как услышали его рокот. Он медленно полз с увала на увал, то исчезая, то снова выныривая.

— Через полчаса подойдет, — сказал Омрувье.

Ждан, стараясь ни на кого не глядеть, молча завязывал рюкзак. В ярангу вошли и расселись тундровики. Отвернулась Аня. Омрувье с мрачным видом перебирал чаат, потом решительно откашлялся:

— Послушай, парень. Мы здесь собрались, чтобы услышать твое окончательное решение. Ты родился чукчей, твои деды выросли и прожили жизнь в тундре. Ты стал хорошим механиком. Механики сейчас нужны здесь. Почему все люди с дипломами живут в Энмыгране? Мы стареем и скоро умрем. Кто нас заменит? Пусть тогда оленей будет меньше.

Ждан потрогал рукоятку подаренного ножа, прерывисто вздохнул:

— Моя фамилия Тукай, Но… но я не чукча. Эту фамилию носят многие мои земляки в Татарии. Я татарин. У вас совсем недавно, после училища. Но, мне кажется, я успел полюбить… — он посмотрел на Аню, — успел полюбить вашу землю и людей, живущих на этой земле.

Молчание нарушил протяжный возглас Омрувье:

— Колема-э-й!

— Какомэй! — выдохнула Люба Нутакалянна. — Совсем лицо наше, чукотское…

Рядом послышался надрывный гул вездехода. Но никто не поднялся, чтобы его встретить, потому что никто не знал, какое решение примет этот черноволосый юноша, так похожий на людей Севера.

— От курей это все, — говорит Игнат Степанович и, значительно пожевывая губами, вроде бы отрешенно, смотрит в оконце. — Завезут исключительно курей, так потом целую неделю из всех подъездов жирным духом несет. Аж тошнит иной раз. Кур-то едят, а запивают исключительно сырой водой из крана. Вот тебе и расстройство желудков получается. А дизентерия тут ни при чем. Откуда у нас, скажи, пожалуйста, Марья Николавна, микроба заведется?

Марья Николаевна, женщина лет пятидесяти, поспешно соглашается, подливая Игнату Степановичу горячего чая.

— Куры, куры это все, Игнат Степанович. С жирной пищи чай хорошо, а не сырую воду. — Она умолкает, раздумывая, чтобы бы сказать еще позначительнее и умнее, — Я вот аккурат вчера за хлебом шла. Иду, значит, а ветер такой поднялся, ветер! Ну, думаю, опять запуржит, как третьеводни. Смотрю — мальчишки, среди них этот, ну, известный шалопай, как его? Отец у чего еще по утрам бегает в одном костюме.