Владимир Христофоров - Невеста для отшельника

Многие уезжали навсегда, а он оставался, и потому собственная его наступающая старость виделась ему незаслуженно обделенной. Обделенной именно общением с товарищами по совместному делу. Он прекрасно знал, что потом, много лет спустя, ему захочется видеть того или того — может быть, уже давно умершего; захочется видеть, как растут и живут дети его друзей. Именно так, не теряя друг друга, из поколения в поколение живут и в русских селах, и в его родном чукотском селении Энмыгран. Но Тельман Ивтэкович давно уехал из родного села, давно живет в районном центре, а здесь вахтовый метод…

Сейчас он думал об этом не случайно. Слушая директора ПТУ, он почему-то почувствовал, что этот человек здесь долго не продержится — не той закваски. Хотя внешне он вроде бы ничем не отличался от других, пожалуй, только излишне осторожен с начальством, высокомерен с подчиненными. Председатель райисполкома знал и другое — его недолюбливали учащиеся, но ведь это еще далеко не критерий оценки деловых и душевных качеств человека. Он с тоской подумал, что скоро, видимо, придется искать нового директора.

Вечером Тельман Ивтэкович послал машину за Лоскутовой.

— Рад вам сердечно, Варвара Кирилловна. — Он помог гостье снять мокрый плащ, — Где так успели промокнуть? Да-а, сезон осенних дождей наступил. Некстати… Я все эти дни, поверьте, на разрыв.

— Да уж не оправдывайтесь, дорогой Тельман Ивтэкович. Я понимаю все прекрасно. И даже догадываюсь, что вы меня пригласили далеко не по поводу этих осенних дождей.

Председатель ушел от ответа, показал на барометр:

— Поверьте, это недели на две. Все вылеты прекращены, — Он вздохнул, вынул расческу, — Честное слово, я намеревался слетать с вами туда , сам все показать. Но…

— Подождем! Мне спешить некуда, — жестко оборвала его Лоскутова.

— Обиделись?

— Вы меня не поняли. Я буду ждать погоды, чтобы улететь домой.

Варваре Кирилловне подумалось, что председатель рад этим дождям, рад, что наконец отделается от надоевшей гостьи. Но она быстро подавила в себе обиду и сказала:

— За меня туда следующим летом поедут учащиеся ПТУ. А я… я просто не смогу подняться на ту сопку. Мне остается только вас поблагодарить за все, что вы сделали. Эта поездка, пожалуй, была одним из самых значительных событий в моей длинной жизни. Большое спасибо!

— Так-так, — Тельман Ивтэкович продул расческу и аккуратно вложил ее в нагрудный кармашек, — А у меня идея! Только просьба не отвечать сразу, а, скажем, через три дня. Хорошо? Ну тогда вот: оставайтесь у нас до следующего лета. Поработаете заместителем директора в училище, а летом вместе с ними…

Варвара Кирилловна с любопытством рассматривала председателя. Нравился он ей все больше и больше. И правился прежде всего своей открытой и, что ли, беззащитной хитростью.

— А я вам взамен подарок готовлю. Уговорил демобилизованных пограничников поехать в ваш девичий город.

— Это не подарок, а бомба замедленного действия. Парни найдут себе невест и… вернутся на Чукотку. Молодые от вас не уезжают.

Оба рассмеялись.

— Дорогая Варвара Кирилловна, поверьте, ребятам во как нужны вы с вашей светлой умной головой и добрыми вашими женскими руками, — нескладно заключил Тельман Ивтэкович, желая сказать этой пожилой женщине нечто вроде комплимента. При этом он взглянул на большие грубоватые мужские руки Лоскутовой и окончательно смутился.

Варвара Кирилловна громыхнула коробком спичек:

— Как условились, сейчас ничего не скажу.

Они поговорили о парашютном кружке, канатной дороге, вспомнили торговскую лошадь…

Председатель неожиданно хлопнул себя по лбу. Он открыл нижнее отделение сейфа и замер, потом медленно повернулся к гостье:

— Простите, Варвара Кирилловна, я и забыл. У меня ведь для вас есть еще что-то… — Он вынул сверток и развернул. — Это тоже оттуда .

Лоскутова осторожно взяла старую туфельку и конверт.

— Здесь письма, которые не удалось расшифровать. — Он вынул слипшиеся листки с блекло-голубыми разводами.

Варвара Кирилловна бережно рассматривала их.

— Да, совсем ничего нельзя разобрать. Мы с ним не переписывались. Нет, одно письмо он мне прислал, а я, кажется, не успела ответить. А это что? — Она развернула полуистлевший листок. — Боже мой, заявление в загс! Так и не успели. — Привычным жестом она стала искать папиросы, — Отдайте мне это, пожалуйста! Но откуда туфелька? Погодите, погодите… Неужели…

Она забытым молодым жестом отвела со лба седую прядь волос, тихо попросила:

— Можно, я примерю?

Она с трудом наклонилась, приставила рассохшуюся с множеством трещинок былого лака туфельку к своей полной ноге и надолго замерла в этой неудобной позе.

Тельман Ивтэкович нерешительно прикоснулся рукой к ее вздрагивающему плечу, нагнулся и вдруг поцеловал в висок, быть может, вспомнив в это горькое мгновение всех русских ребят, летавших в войну над Чукоткой и сложивших здесь головы.

Я прыгаю в яму с моржатиной; успевая удивиться — надо же, снег! Белое пятно, спросонья принятое за снеговое, превращается в клубок стремительных и яростных мышц. Они оплетают меня, мнут, давят. Из горячей распахнутой пасти с гофрированным розово-пегим небом вырывается хриплый рев. Пасть дымится белым парком. Я чувствую пальцами витые шейные мускулы — они, словно маленькие тугие змеи, отчаянно бьются в моих ладонях. И вижу только небо зверя. Оно меня пугает и тоже превращает в зверя. Хотя должны бы напугать клыки. Прекрасные молодые клыки! Они созданы, чтобы разрывать живую плоть и перемалывать кости. Но почему-то пугает это розово-пегое гофрированное небо, Я знаю, что все равно не дамся ему, я нее равно постараюсь дотянуться до своего ТТ. Пистолет съехал на живот. Кобуру с такой силой дергает вниз лапа медведя! Я с благодарностью успеваю подумать о своей давней привычке никогда не снимать оружие в тундре.

Белый медведь лежит. Моя правая рука вцепилась в горло с бьющимися мускулами. Левым боком и локтем я давлю его правую лапу, левой он дерет на моей спине куртку. Мне не видно, но, может быть, одной лапой он скребет мерзлую стену — осыпается мелкая галька и песок. Мышцы у нас обоих напряжены, точно готовые вот-вот лопнуть струны… У кого первого? Мы замерли и выжидаем, где ослабнет мускул, чтобы молниеносно взорваться новым ударом, Я начинаю постепенно приходить в себя, лихорадочно соображаю, как выпутаться из этой истории. Можно закричать, но страшно — крик послужит зверю сигналом к последней атаке. Пока он тоже в шоке. Неожиданно я делаю радостное открытие — оказывается, до сих пор я живу лишь потому, что подо мной лежит не взрослый медведь, а, по-видимому, годовалый. Взрослому зверю потребовалось бы меньше минуты, чтобы смять меня. Иному белому медведю и тысячекилограммовый морж не страшен. А во мне всего сто с небольшим.