Гавриил Кунгуров - Албазинская крепость

Боярин Матвеев встал рано, сотворил утреннюю молитву, наряд боярский надел и вышел из хоромин во двор. Зевнул, оглядел небеса.

— День яснолик, то примета добрая…

Встал боярин рано неспроста, тому причина — именины царя. Хлопот у боярина много, дел не счесть. Торопясь, боярин вошел в трапезную палату, ел нехотя. Перекрестился, набросил на плечи шубу, сошел с крыльца, сел в возок: надо было боярину в посольском приказе вести новые собрать, чтобы в утреннюю встречу рассказать царю все подробно.

В посольском приказе ждали гонцы из Сибирской земли. По дорогам кружила метель, снежные горы наметало огромные, оттого гонцы замешкались и на Москву к сроку не попали.

А по Москве плыли вести тревожные. И хоть стены Кремля толсты и высоки, а ворота глухи, вести доходили и до царских палат. Иные люди шептали, а иные, не таясь, говорили, что-де Руси ныне неуспех полный, а государю русскому — кручина и печаль. Земли-де Сибирские, повоеванные Ермаком еще при царе Иване Грозном, ныне пали. Отвоевали их мунгалы. Царев же посол, Николай Спафарий, по прозвищу Курносый, не русских кровей человек, грамоту царскую изодрал в мелкие лоскутки, посольство бросил и даже икону святого Спаса нехристям отдал на поругание. Сам же богдыхану бил челом низко, ногу ему целовал и при дворе его десятым боярином служит.

В посольском приказе людно, шумно. Думный дьяк встретил боярина на крыльце:

— Три гонца прибыли, боярин!..

— Откуда ж гонцы?

— Сибирской земли посланцы.

Боярин резво вошел в приказ. Грамоты отобрал и поехал к царю.

Царь сидел хмур и невесел. Боярин хотел доброй вестью порадовать, царю сказал громко:

— Великий государь, грамотки дальних земель присланы.

Царь головы не поднял.

— Читай, боярин, неторопливо, внятно…

Боярин печать снял, развернул грамотку. Писал воевода Нерчинского острога Даршинский. Воевода сетовал на царского посла Николая Спафария: посол тот его, воеводскую, руку отвел, грабежников и воров, что воровскую поставили крепость на Амуре-реке, казнить не велел, а приказал пустить с миром. Неладное посол надумал и тем ворам волю дал, а надобно тех воров побить, повывести, чтоб и другим неповадно было грабежничать да бродяжничать, да воеводам царским смертью угрожать.

Боярин откинул грамоту молча. Снял печать с другого свитка, то была вторая грамота воеводы Даршинского, посланная вслед первому гонцу. Воевода жаловался пуще прежнего и всячески ругал царского посла:

— «А грабежник тот, Ярошка Сабуров, что в вожаках воровских ходит, послушав навет Минина, коего я отпустил по указу твоего, великий государь, посла Николай Спафария, кричал, собрав своих воров: „Того воеводу нерчинского вздернем на первой осине ногами к небу!“ Молю, царь-государь, возымей на то твою милость, повели казнить тех воровских людишек для спокою и порядков в землице Сибирской и тем огради меня, твоего слугу, от лютостей и подлой смерти».

Царь вскипел, рассердился:

— Грабежников тех — Ярошку Сабурова да его ближних помощников числом двадцать — надобно сказнить немедля, а прочих воров и грабежников бить кнутом и левые руки отсечь напрочь, чтоб неможно им было грабежничать.

Боярин поклонился. Снял печать с последней грамотки. Сверток мал, писано мелко, отборно: боярин признал по строчкам руку Николая Спафария. Посол жаловался на упрямство китайских чиновников, на неуспех его посольства, на все дорожные муки. Клялся, что он чести русского государя не уронит, посрамления Руси не потерпит. Посол писал:

«Гордость царя китайцев столь велика, сколь слабы его ратные силы. Воины худы, и порядки ратные у них негожи, и, окромя того, междоусобицы кровопролитные часты. Как собаки, дерутся их князьци меж собой, а от этого льется кровь. Народишка китайский, повоеванный разбойными маньчжурами, стонет в слезах, в печалях, в горестях, ища себе пристанища. Видя крепость святой Руси и твою, великий государь, единую волю, многие тунгусишки, браты и мунгальцы бегут к нам, на Русь, под твою, великий государь, твердую руку. Рубежи Руси тут крепки, и держат те рубежи по Амуру-реке безвестные воровские людишки Ярофея Сабурова. Те воры страхи многие маньчжурам и даурцам сотворили и крепость твоим, великий государь, именем возвели. Нарекли ту крепость Албазин не зря, а оттого, что грозного князьца Албазу повоевали и земли, захваченные им, отобрали».

Боярин лицом просветлел, с радостью думал: «Посол царя, Николай, дела добрые делает, честь не роняет и в вере тверд». Царь же поглядел на боярина сумрачно.

— Не ложное ли то письмо посла, боярин?

— Государь, наветы на твоего посла верного многие возведены; то, государь, напраслина и коварство мужей злонравных… Посол великие, праведные дела творит.

Царь взглянул строго:

— Какая тому порука, боярин?

— Порукою, государь, клятва посла перед иконой божьей матери и целование креста святого.

— Ведомо ли тебе, боярин, что посол икону святого Спаса в Китайщине посрамил?

— Того, государь, не слыхал…

— То-то, не слыхал!.. Однако надобно было, боярин, греку тому посольства не давать — негож!

Боярин, оправив бороду, сказал глухо:

— Не почти, государь, за обидное молвить слово в защиту чести посла, ибо за глаза поносят и нескладно и неправедно…

Царь задумался. Боярин ободрился, заговорил громче:

— Глянь, государь, в оконце. День выдался светлый — то знамение божьей благодати в твои именины. Примета, государь, добра… Потребно, по обычаю предков наших, в такой день творить милости щедрые…

— О чем, боярин, речи заводишь? — удивился царь.

— Не о себе пекусь, государь, — о людишках, кои богатства Руси охраняют, не жалеючи животов своих.

— Речи твои, боярин, неладны: печешься о грабежниках, что по Амуру-реке гуляют?

Боярин поклонился, царь сказал:

— Бывало ли так, чтоб русские цари грабежников щедротами осыпали? Тяжкие грехи тех воров, и не уйти им от гнева божия…

— Милостью господь лютых губителей исправлял… — сказал в смущении боярин и, помолчав, добавил: — Грабежники те, государь, рубежи Руси берегут, на бою смелы, ратные походы твоим именем ведут, в вере христианской крепки.

Царь теребил тесьму пояска.

Боярин говорил:

— Читая послания Спафария, разумею так: коль те грабежники дань пушную, собрав с покоренных народцев, в казну твою царскую отдали, худо ли сделали?

— Похвалы достойно, — сурово сказал царь.

Боярин продолжал:

— Укрепили они рубежи, стоят на них, жизни своей не щадя. Плохое ли то, государь, дело? Грабежники ли они?

Царь смущенно мигал, по-прежнему теребил свою шелковую опояску. Боярин говорил правду. Царь отвернулся к оконцу, долго смотрел. Боярин к нему подошел и тихим, вкрадчивым голосом заговорил вновь: