Валерий Алексеев - Экое дело

— Да пустая трата времени! — весело сказал Илья. — Любовь Михайловна, какая там голова на дороге горит? Я запамятовал.

— Человечья, — пояснила бабка Люба.

— А в сказке «цалавецая». Вы сами-то, Любовь Михайловна, скажете «цалавецая»?

— Бывает, что и оговорюсь, — неохотно ответила бабка Люба. — Но уж в сказке так положено. Так еще моя бабушка сказывала, до революции, поди, а я вот посейчас помню.

— Ну, лично мне все ясно, — оказал Илья. — Опроси ее, Маргарита, по предметам обихода — и дело с концом.

— Нет, уж это в другой раз, — проговорила бабка Люба. — Дед Замятин вон скучает, сходите к нему. А у меня сметана открытая стоит, мыши в нее попадают.

И она зашаркала к дверям.

Илья взял со стола «Нивико», взглядом показал Маргарите: поднимайся. Рита встала, дернула плечом, прошла мимо. Все трое вместе с Иваном Федотовичем вышли на крыльцо.

— Знаешь, в чем твоя ошибка? — дружелюбно спросил Илья.

— Не знаю и не хочу знать, — ответила Рита.

— А напрасно. Не следует нацеливать одиноких старушек на старинные сказки. Им некому рассказывать, и речь мертвеет.

— Она как лучше хотела, — сухо сказала Рита. — А ты ее обидел. Можно было записать и стереть.

— Да лицемерить-то зачем?

Они вышли за калитку, обогнули пустырь и направились к своему дому. Вечерело.

— Умирает говор, — сказал, чтобы разрядить обстановку, Иван Федотович.

— А чего жалеть? — быстро отозвался Илья. — Умирает — и слава богу. Еще на один шаг ближе к общемировому языку.

— Вам тоже не жалко, Рита? — спросил Иван Федотович.

— Мне — очень, — с вызовом сказала Рита. — Никогда уже больше никто не скажет «черква», «унуцык». Как будто собственную бабушку схоронила. Полуграмотную, но свою.

— Славянофильское нытье, — с досадой проговорил Илья. — Человечество только тогда станет свободно, когда легко и мощно заговорит на общемировом языке.

— Кого цитируем? — насмешливо спросила Рита.

— На этот раз себя, — спокойно ответил Илья, — Да люди и сами стыдятся говоров. И бабка эта тоже конфузится.

— Так родственников своих стыдятся, — промолвил Иван Федотович. — Дальних, провинциальных. Нечистый это стыд, и ни к чему хорошему он не приводит.

— Да вы, похоже, с Маргаритой заодно, — засмеялся Илья. — Заговор почвенников. Теперь про сермяжную правду необходимо.

Они остановились у своего дома. Рита отчужденно молчала.

— Послушайте, Илья, — сказал Иван Федотович. — Вы, конечно, специалист, не мне вас судить. Но все-таки: зачем вы собираете говоры, которые презираете?

— Напрасно вы подсовываете мне ложную позицию, — помедлив, ответил Илья. — Я говоров не презираю. Но я к ним отношусь снисходительно. Хочу подкрепить фактами некоторые свои предположения: какие отклонения от нормы наиболее живучи. Ну, и заодно натаскиваю своего малыша.

— Натаскивают только собак, — отвернувшись, проговорила Рита.

Окошко, под которым они стояли, со звоном распахнулось, выглянула Леля.

— Господи, а я слышу голоса, — сказала она. — Что же вы в дом не заходите? Комары заедят.

— А мы на речку сбегать хотим, — объяснил Илья. — Искупаться под звездами, по шведскому стилю. Вы не составите нам компании, Ольга Даниловна?

— Я — нет. Может быть, мой Иван рискнет?

— Правда, Иван Федотович, — сказала Рита, — Пойдемте!

— Благодарю вас, — церемонно ответил Иван Федотович. — У меня срочная ночная работа. А Леля разделит мое одиночество. Любимая! И я тебя люблю, и ты меня. Какое совпадете! Давай теперь продолжим наше бденье полночное. Ведь я едва терплю.

— Вы озорник, вот что я поняла! — Маргарита погрозила ему пальцем и побежала в сени за полотенцами.

— Послушай, откуда в тебе все это берется? — спросила Леля, когда молодые, переругиваясь на ходу, ушли. — Так и брызжешь глупостью. Побереги свой темперамент, мой милый. Не траться по пустякам.

Иван Федотович, слушая жену, неторопливо устраивал себе рабочее место в горнице. Снял липкую клеенку со стола, разбросал листы бумаги, карандаши. Походил вокруг, выискивая место для стула, чтобы не падала на бумагу тень.

Леля с беспокойством за ним наблюдала.

— Неужели ты всерьез это затеял? — спросила она, когда Иван Федотович стал надевать рабочие шаровары.

Иван Федотович кивнул.

— Ваня, не нужно этого, — жалобно сказала Леля. — Поверь моему чутью: твой подарок будет в тягость.

— Искусство еще никому не было в тягость, — ответил Иван Федотович и, придвинув табурет, уселся за стол. — «Поистине, должно обучаться этому троякому: сдерживать себя, приносить дары, быть милосердным. Дамьята, датта, даядхвам».

— Ах оставь ты меня со своими Ведами, — отмахнулась Леля. — Твоя старческая суета мне противна.

Иван Федотович поднял голову и медленно улыбнулся.

— Лелька! Ох, Лелька! Он покачал головой.

Но смутить Лелю было не так-то просто.

— Я ж тебя вижу насквозь, дурачок, — сказала она с ласковым презрением. — Кому и что ты хочешь доказать? Ты подумай.

— Кому? — переспросил Иван Федотович, глядя на нее снизу вверх и потому втянув затылок в плечи. — Ну, прежде всего себе самому. Вокруг меня пустота, ты пойми меня, Лелька. Я потерял контакт с людьми, которые в меня верят.

— Ну хорошо, допустим, — сказала Леля. — Прежде всего себе. А потом?

— Потом тебе, разумеется, — серьезно ответил Иван Федотович.

— Ай, пустяки все это, — с досадой проговорила Леля. — И ничего ты мне не докажешь.

Она повернулась и пошла за перегородку разбирать постель.

…Молодые вернулись с реки молчаливые: видимо, им тоже удалось прочно поссориться. Пожелав всем спокойной ночи, Илья отправился в «летнюю комнату» слушать радио, а Рита пошла в горницу и стала расчесывать перед зеркалом свои длинные волосы.

— Я вижу, вы легко пишете, — сказала она Ивану Федотовичу. — Отчего же у вас только одна книжка?

— Ну, что я могу вам ответить? — после долгого молчания промолвил Иван Федотович. — Увы, это зависит не только от меня.

— Что, не печатают? — спросила Рита.

— Выходит, что так.

— А почему? Чем мотивируют?

— По-разному, — коротко ответил Иван Федотович.

— Понятненько, — насмешливо сказала Рита. Чувствовалось, что она никак не может простить ему безобидной шутки о «кенгуру».

— Ваня! — позвала Леля из-за занавески. — Ты ложиться не собираешься?

— У меня работа, — сухо ответил Иван Федотович. — Не жди меня, пожалуйста. Как кончу — приду.

Леля разделась, легла и отвернулась к стенке, оклеенной газетами, от которых пахло мышами. Ей казалось теперь, что последние ее слова были излишне резки, но поправить что-нибудь было уже невозможно: Рита не спешила уходить.

— А что вы пишете? — спросила она с любопытством. — Можно взглянуть?