Анатолий Кузнецов - У себя дома

Ничего, собственно, не случилось, а просто воды с полей переполнили пруд, он вышел из берегов. И, опасаясь, как бы не прорвало плотину, Иванов стал загонять уток в сарай, но только переполошил и разворошил весь утятник. Тогда он послал Пуговкину созвать людей подсыпать плотину, потому что цементная труба не могла пропустить излишки воды.

Пруд был как наполненная до краев тарелка. Утки светлыми комками плавали по мутной воде и пищали. Пуговкина сунула Гале лопату, и она стала бросать землю на какие-то носилки, а подняв лицо, увидела, что их носят Люся и Ольга. В темноте копошились еще несколько человек, а Иванов зло кричал:

— У вербы! У вербы!..

Дождь шпарил сильный и холодный, вскоре вода потекла Гале за воротник. Цементная труба гудела — так неслась сквозь нее вода, но вскоре выяснилось, что пруд переполняется быстрее, и где-то среди ночи вода пошла через верх, сразу в нескольких местах.

Бросив бесполезную лопату, Галя тупо смотрела, как от плотины отваливаются большие куски, как кракнула и развалилась старая цементная труба; видно, она давно уже растрескалась и держалась на честном слове.

Ольга стряхнула воду с лица ладонями и злобно, с ненавистью сказала:

— А, пущай плыветь! Може, хоть теперь почистят эту зар-разу.

Но не договорив, она всплеснула руками и бросилась на плотину; случилось то, чего опасался Иванов: уток понесло в прорыв. Они попадали в поток, били крыльями и летели по водопаду вниз, убивались там и расплывались по нижнему пруду, словно кучки тряпья.

Ольга выбежала на плотину и стала зычно кричать, швырять куски земли, чтобы отогнать уток. Часть отвернула, но других вода продолжала захватывать и нести.

Ольга полезла в прорыв, сорвалась, промокла до пояса, выругалась и пошла в воду. Растопырив руки, она хватала уток за крылья и швыряла их на плотину.

— Чокнутая, паразитка, вернись! — заругался Иванов, но она сунула ему пару уток, и он выкинул их на берег.

Сама собой как-то вышла цепочка, передавали мокрых, растрепанных уток из рук в руки, некоторые больно щипались, но Галя не обращала на это внимания.

— Эх, бабоньки мои! — воскликнул Иванов снизу, стоя в воде и бросая уток. — Бабоньки мои! Я ж вам… я ж вам… пол-литра поставлю!

Ольга бултыхалась в воде, и время от времени от нее летели вверх тормашками утки.

— Бабоньки мои, — бормотал Иванов, весь мокрый — по лицу вода, словно плача и смеясь. — Вы ж у меня молодцы!..

Скоро верхний пруд вытек; Иванов погнал Ольгу переодеваться, потому что уткам уже не могло быть вреда.

Галя промокла до нитки, и заледенелые руки не сгибались. Она пошла домой, переоделась во всякое старье, какое только нашла, посмотрела на часы и удивилась: был рассвет.

Она только и успела перекусить и побежала на дойку. Дождь продолжался. Плотина была разрезана пополам провалом, как разрушенная крепостная стена, и внизу журчал мутный ручей, через который кто-то перекинул уже доску. Утки барахтались в донной грязи, расползались по берегам. Растопыривая руки, Пуговкина и Иванов ловили их.

Дойка прошла неспокойно, утомительно длинная: коровы, напуганные шумом и дождем, бесились. Амба перевернула полное ведро.

Доярки говорили о том, что уток погибло много, но это еще неплохо: год назад в «Рассвете» таким образом вообще погиб весь утятник.

Несмотря на то, что Галя почти не спала, ее не клонило ко сну, только во всем теле была какая-то судорожная напряженность и сердце устало стучало.

Подбросив коровам корму, она, волоча ноги, вышла — и остановилась, потрясенная.

На полнеба, до самого зенита, поднималась неправдоподобная серая мгла. Туча клубилась, за ней тащились разорванные клочья, а над головой уже засинело небо в просветах, дождь еще шел в полях, бушевал в Пахомове, но здесь уже кончился. Вся эта громадная, захватившая полгоризонта туча двигалась быстро, в ней происходили какие-то перемещения, в разрывах за колокольней стало проглядывать солнце: проглянет и скроется, проглянет и скроется. В воздухе была свежесть, какая-то кристальная чистота.

— У-у, весной пахнет! — говорили доярки, выходя из коровника.

Галя тоже пошла, вышла на плотину и увидела Воробьева, который в сопровождении Иванова и Пуговкиной, бранясь и чертыхаясь на чем свет стоит, ходил по распотрошенному утятнику.

У сарая стоял «Москвич» на длинных ногах. Скорее всего Иванов сообщил в Пахомово по телефону, и Воробьев примчался.

У него был растрепанный вид, сапоги по колено в грязи, которой он уже успел тут набраться. Галя спустилась и подошла послушать, о чем они говорят.

— А к чертовой матери! — говорил Воробьев. — Ладно, пруды давно пора чистить. Слушай, Иваныч, перекинем-ка мы утятник на нижний пруд, а в этом рыбу развести, что ли? А ты в общем здесь перепаши, земля хорошая, удобренная. Здесь посадим сад.