Тамаз Годердзишвили - Гномики в табачном дыму

— Что, сорвалось свиданье?! — злорадно бросила женщина.

— Я все сказала, а теперь уходите, пожалуйста… Гражданка!

Женщина горько улыбнулась и быстро вышла из комнаты.

Нана опустилась в кресло. Через, минуту посмотрела на часы: «Ой, опаздываю!» — и выглянула в окно. Директорская «Волга» стояла у подъезда. Нана заперла комнату, сбежала вниз.

Вахтер взял у нее ключ и, пряча его, ласково улыбнулся.

У театра толпился народ. До начала спектакля оставалось каких-то семь минут.

— Люди рвутся посмотреть на игру Отарашвили, а вы заменяете народную артистку начинающей! — сказала Нана директору, надеясь изменить принятое им решение.

— Не теряй времени, Нана, готовься к выходу!

В артистической комнате Нану дожидались гример, костюмерша и на всякий случай портниха, — режиссер думал, что платье Отарашвили придется сузить. Но больше, чем платье, режиссера волновало другое — сумеет ли Нана сыграть. Она несколько раз просила его дать ей прорепетировать эту роль, но он всякий раз уверял, что времени на репетиции не хватает и для Отарашвили. Нана выучила роль, но сыграть ее так и не довелось. Она, конечно, видела спектакль, и не раз, но всех мизансцен не помнила. И опасение режиссера было понятным. Нана загримировалась, вид у нее был очень смешной. Платье Отарашвили пришлось впору, правда, оказалось чуть длинновато, но Нана не позволила укорачивать, считая, что так будет смешнее. Одевшись, Нана села в кресло, выпила воды и перевела дух. А из репродуктора уже слышалось: «По местам, прошу по местам. Дан третий звонок! Начинаем! Повторяю — дан третий звонок!»

Нана направилась к сцене. Спектакль начался.

Такого дружного смеха давно не слышали ни сами актеры, ни стены театра. За кулисами хохотали рабочие сцены. Даже уважаемый Шота Кевлишвили, сидевший в ложе с директором и режиссером, утирал слезы, захлебываясь от смеха, и повторял: «До чего талантлива! Если б не была строптивой, если б только не была такой своенравной!» После второго действия режиссер-постановщик сбегал в цветочный магазин напротив театра и, когда Нана снова вышла на сцену, занес в гримерную большой букет цветов.

После спектакля Нану окружили, поздравляли, обнимали, хвалили и долго не отпускали. В конце концов она добралась до артистической, сняла грим, умылась теплой водой и переоделась, радуясь мысли, что скоро будет дома.

И тут к ней буквально ворвался посланный из киностудии человек и, отдуваясь после быстрой ходьбы, сообщил, что ее целый день ищут, надо переснять один эпизод, съемка назначена на вечер, и режиссер просит ее немедленно приехать на студию.

— Какой эпизод? — машинально спросила Нана, расстроенно думая: «Что мне с ним делать, заждался, наверно!»

— К утру павильон надо освободить, и потому приходится переснимать ночью, пока декорации не разобрали, — объяснил Нане работник студии.

Вошли еще два сотрудника киностудии, ухватили Нану под руки и торопливо повели к машине.

Перед театром Нана помедлила, озираясь по сторонам и ища кого-то, но ее настойчиво тянули к машине, торопили и объясняли, извиняясь и перебивая друг друга, что режиссер фильма, уважаемый Coco, шкуру с них спустит, если они сейчас же не доставят ее к нему; все готово для съемок, ее ждут; негатив процарапан, случай, конечно, исключительный, и режиссер просит Нану выручить, пожертвовать своим свободным вечером; что съемку назначили неожиданно и не смогли ее предупредить, и так далее и так далее.

И Нана очутилась в машине, не успев сообразить и решить, как быть.

В павильоне киностудии, где предстояла съемка, уже нервничали оператор и режиссер фильма; уважаемый Coco то и дело поглядывал на свои большие карманные часы.

Оператор уточнял кадр.

Нана подбежала к крану, где рядом с оператором восседал режиссер.

— Что случилось? Ваши ассистенты чуть не со сцены уволокли меня! Что случилось?

— Представляешь, эти бестолковые девицы в лаборатории испортили те же самые кадры, которые уже переснимали раз. А видела бы, как удачно получилось! И все пропало, испортили негатив, — объяснял режиссер с высоты крана.

— Какое место?

— Начало твоего диалога с Гайозом в той комнате. — И, обращаясь к ассистенту, спросил: — Всего восемь фраз, если не ошибаюсь?

— Девять, — уточнил тот.

— Иди загримируйся.

— А остальное как получилось?

— Отлично.

Пока Нана гримировалась, в павильон зашел низкорослый толстяк. На ходу здороваясь со всеми, он направился прямо к режиссеру. Осветители, рабочие и ассистенты уступали ему дорогу, приветливо улыбаясь. Чувствовалось, толстяк был здесь своим человеком. Кинорежиссер велел опустить кран, чтобы сойти вниз.

— Как поживаешь, Амиран? Где пропадаешь? — радушно приветствовал он толстяка.

— Дела были кое-какие, — заулыбался тот, с трудом задирая голову на короткой шее.

Режиссера наконец опустили вниз. Толстяк раскинул руки и заключил его в свои объятия. Режиссер расцеловал приятеля и посмотрел на него испытующе:

— Выпил?

— Да, немного, у Але-деда посидел, шарманку послушал, — смущенно признался толстяк.

— Что же заставило тебя покинуть застолье таким трезвым?

— За тобой приехал. Давай махнем туда, хочешь — и других заберем с собой.

— Не поздновато ли? — Режиссер глянул на часы. — Почти двенадцать.

— Ресторан до утра не закроется! Заберем с собой еще кое-кого! — Толстяку очень хотелось покутить.

— Кого «кое-кого»? — шепотом спросил режиссер Амирана. — Я часа через три освобожусь, не раньше.

— Как знаешь… — передернул плечами толстяк. — Один я не поеду. Обожду. Не пить же одному! — Толстяк загоготал.

В павильоне появилась Нана — в узком платье, чуть короче, чем носила сама, с длинным мундштуком в руках. Она шла слегка покачиваясь на слишком высоких каблуках. При виде Наны у толстяка отвисла челюсть.

— Начнем, батоно Coco? — спросил ассистент режиссера.

— Все готовы?

— Внимание! — скомандовал ассистент. — Начинаем! В павильоне стало тихо-тихо.

— А где Гайоз? — заволновался режиссер.

— Я здесь, батоно Coco! — отозвался красивый молодой человек.

— Диалог помните? Не могли забыть, столько раз снимали.

— Без репетиции будем снимать? — спросила Нана, «входя» в «роскошно обставленную» комнату.

— Прорепетируем, — ответил режиссер и, повернувшись к толстяку, почтительно попросил: — Прошу вас, посидите пока, батоно Амиран.

Толстяк кое-как примостился на низеньком стульчике под краном.

— Нет, нет, там неудобно, вот кресло.

— Ничего, ничего!

Толстяк все же встал кряхтя и пересел в кресло. Гайоз «вошел» в комнату и поздоровался с Наной за руку.

— Нет, не так! — остановил его режиссер. — Уже забыл? В соседней комнате справляют день рождения, и вы с Наной уже встретились там друг с другом. Потом Нана ушла в эту комнату, а ты последовал за ней… Вспомнил?