Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

В такие весенние ночи жизнь в тайге начинается не сразу. Еще не посветлеет небо и под покровом мрака спят лес и горы, как неожиданно откуда-то прорвется одинокий и невнятный звук: не то треснул сломанный сучок, не то спросонья пикнула птичка. То по лесу пронесется ветерок, отзовется звонким журчаньем ручей, и, сожалея о короткой ночи, в старом ельнике уныло прокричит сова. Это значит — ночь на исходе.

Но вот начало светать и на смену всему неясному вдруг звонко раздалось: «Др-р-р-р… др-р-р-р…» Это песня токующего дятла. Он устроился где-то на сухостойном дереве и крепким носом выбивает дробь. За ним все проснется, зашевелится, запоет, а вскоре и румяный рассвет, будто зарево далекого пожара, окрасит восток.

Я встал и раздул огонь. За мной поднялись остальные: каждый спешил к огню и тотчас же раздевался. Оказалось, что ночью мы подверглись нападению клещей.

Обычно клещи всасываются так глубоко и крепко, что если его тянуть от тела, у него отрывается головка, и тогда длительное время рана не заживает, вызывая болезненный зуд и воспаление. Чтобы заставить клеща добровольно покинуть рану, мы делали очень просто: капали на него чуточку масла и непрерывно шевелили насекомое пальцем. Через несколько секунд клещ отпадал. Рану прижигали йодом.

Всю весну в Саянах мы вели каждодневную борьбу с этими отвратительными насекомыми. В тайге они обычно появляются, как только начнет таять снег. Особенно много их бывает в мае и в первой половине июня. Еловая заросль и пихтовая чаща — излюбленные места скопления насекомых.

Чтобы избавиться от клещей, нам нужно было немедленно покинуть ельник.

Самбуев, не дожидаясь распоряжения, пошел искать лошадей, но, дойдя до ключа, окликнул нас. От бурного потока, преграждавшего нам вчера путь, не осталось и следа, а вода, которая еще протекала по дну ключа, была настолько незначительна, что ее можно было перейти вброд, не набрав в сапоги. Наша кладка висела высоко над водою. Она оказывалась ненужным сооружением, а затраченный труд — напрасным. Лошади сами нашли более подходящее место для переправы и спокойно паслись на возвышенности правого берега.

Завьючив их, мы покинули стоянку. Караван, вытянувшись по чаще, продолжал свой путь на восток. Удары топоров нарушили тишину тайги. Лебедев и Бурмакин, будто споря друг с другом, валили мелкий лес, разрубали колоды. Работы было много. Лошадям приходилось подолгу простаивать, пока разведчики разыскивали проход через завал или топь. Животные не привыкли ходить без погонщиков. Да и вьюки на непривычных спинах лежали неловко, задевали за деревья и набивали спины. А если погонщик отлучался, лошади сейчас же сбивались с тропы, лезли в завал; и нам нужно было тратить много времени, чтобы восстановить порядок. За первую половину дня продвинулись только на восемь километров.

В полдень перед нами появился Кизир. Живописная поляна, на которую мы въехали, была покрыта только что пробивавшейся зеленой травой. Лошади, завидя корм, набросились на него и разбрелись по поляне. Так рано останавливаться не хотелось, но нельзя было не считаться с тем, что за последние дни наши кони изрядно наголодались.

День был на редкость мягкий и даже жаркий. Наконец-то мы почувствовали весну во всей ее силе и красоте. Подступившие к поляне березы, обмытые майскими дождями, уже готовы были разодеться в зеленый наряд. Кедры, положившие на землю узорчатые тени, стояли обновленные, украшая темной хвоей прижавшийся к берегу лес. В залитых солнцем уголках поляны уже показались лютики — первые цветы весны.

Поляна привлекала внимание лесных птиц. Нельзя было не заметить здесь необычного оживления. В береговых зарослях нет-нет да и вспорхнет то дрозд, то овсянка, то чечевица. В лесу, прилегающем к поляне, попадались клесты, любители пошелушить еловую шишку, снегири, чечетки, поползни — эти удивительные мастера бегать по стволам деревьев. Оживились и берега. То пролетая табунок горных бекасов, направлявшихся к родным высокогорным лугам, то появлялись белые и желтые трясогузки, кулики. Они, не замечая нас, копались в наноснике или бегали по мягкой гальке, отыскивая корм. Иногда над рекою молчаливо проносился караван гусей или шумела стая чирков, играя в полете.

Пришла весна!

После обеда Пугачев с Патрикеевым, вооружившись топорами, отправились вперед прорубать дорогу, а остальные с лошадьми остались на стоянке. Мы изменили распорядок дня. Чтобы завьюченные лошади не дожидались в пути, пока прорубщики проложат дорогу, решили выступать с конями спустя два-три часа. Это удлиняло отдых лошадей и не изнуряло их ненужными остановками в пути.

Чтобы иметь представление о той местности, которую мы пересекаем, и сделать маршрутные зарисовки, я решил выйти на один из отрогов хребта Крыжина, круто спадающего в долину. С собою захватил и Черню.

За поляной показалась широкая возвышенность, урезанная с боков глубокими распадками, по дну которых плескались мутные ключи. Нас окружал молодой кедровый лес, пришедший на смену давно погибшим от пожара старым кедрам. О них напоминали трухлявые пни, часто попадавшиеся на глаза.

Мы подбирались все ближе к хребту. Слабый ветерок набрасывал запах нагретой солнцем хвои, набухших почек, перегнившей листвы и сотен других, еле уловимых, запахов пробудившейся к жизни лесной чащи. Отовсюду слышались радостные песни птиц. В просветах зеленых крон поблескивали снега на скалистых вершинах, а впереди по долине стеной поднялась хвойная тайга, как бы преграждая путь погибшему пихтовому лесу.

По темнозеленому мху, который обычно устилает землю кедровых лесов, небрежно раскинулся бледножелтый ягель. Удачное сочетание этих двух цветов напоминало ярко расшитую скатерть, брошенную к нашим ногам.

Лес, видимо, служил излюбленным местом пребывания маралов. Мы часто встречали их лежки и места кормежек. Попадались и следы сокжоев. В одном месте, на хорошо заметной звериной тропе, следом за медведем просеменила росомаха, наверное, рассчитывая поживиться остатками его трапезы.

Впечатление от всего было огромное, и я поддался особому настроению, пожалуй, даже несколько торжественному, сознавая, что мы вступаем в пределы величественной страны и ее живой, первобытной природы.

Черня был возбужден. Его раздражало недавнее присутствие здесь диких животных. Он то громко втягивал воздух, стараясь что-то уловить в нем, то подозрительно обнюхивал веточку или след и, насторожив уши, останавливался, внимательно прислушивался к тишине, фиксируя звуки, неуловимые для человеческого слуха. Я следил за собакой и сам невольно заражался охотничьей страстью.

Вдруг где-то выше по гребню тревожно прокричала кедровка, и сейчас же Черня, бросившись вперед, натянул поводок. Я прислушался, но в лесу было тихо. Собака между тем поглядывала на меня и, нервно переступая с ноги на ногу, просилась вперед. Сдерживая ее, я прибавил шагу и скоро сквозь поредевший лес увидел крутой откос, по которому торопливым шагом уходили от нас маралы: бык и две матки. Я сразу узнал их по желтоватым фартучкам сзади.