Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

Подъем был завален упавшими деревьями, обломками твердых пород и переплетен корнями растущих по уступам кедров. Весь крутой скат гребня, по которому мы поднимались на верх белка, усеян небольшими террасами, примостившимися между скалами. Шли не торопясь, гуськом, теряясь по щелям или между огромных каменных глыб, часто преграждавших нам путь. На крутых каменистых подъемах люди ползли на четвереньках, цепляясь руками за корни деревьев, за кусты, упираясь ногами о шероховатую поверхность скал. Лямки резали плечи, часто билось сердце.

Трофим Васильевич шагал медленно, равномерно. Остановится на секунду, сделает один-два глубоких вдоха — и снова в путь. Казалось, в таком же темпе двигались и мы, но по непонятным причинам он уходил все дальше и дальше. Вначале от него не отставал Бурмакин. При длительном восхождении на гору нужна не только сила, но и ловкость, способность молниеносно ориентироваться: как обойти препятствия, где пролезть или стать ногою, за что схватиться руками или обо что опереться. Тут уж с Трофимом Васильевичем сравниться не мог никто.

На подъеме с тяжелым грузом, да еще по такому крутому склону, мы обычно редко отдыхали. Частые остановки парализуют силы. Лучше подниматься медленно, стараться не думать о самом подъеме и не мерить глазами оставшееся до вершины расстояние. Но вызов Трофима Васильевича нарушил наши правила. Незаметно для себя мы начали торопиться и… быстрее уставать. Алексей от непривычки весь вспотел и снял телогрейку. Курящие забыли про кисеты, а Трофим Васильевич поднимался все выше и выше и, наконец, показался на верху последней скалы. Мы видели, как он снял поняжку и, усевшись на кромку, отдыхал.

— И он тоже умаялся, — сказал Алексей. — А что, братцы, ежели мы обойдем его снизу и перегоним, а? Как только выберемся под скалу и скроемся с глаз, свернем вправо и наверх, а он пусть дожидается там.

Я знал, что за скалой, на которой сидел Трофим Васильевич, на вершину белка шел пологий подъем. Поэтому безразлично было, каким направлением идти: по гребню или в обход. Нас соблазнило заманчивое предложение Алексея, и мы решили перехитрить Пугачева, следившего за нами с высоты каменного уступа.

Как только нависшие скалы скрыли нас от глаз Трофима Васильевича, мы свернули вправо и, с надеждой на успех, торопливо зашагали по крутой россыпи. Все шло хорошо. Исчезла усталость. Мысль, что Трофим Васильевич будет ждать нас на скале, а мы окажемся далеко впереди, бодрила нас.

Но вот ведущий Днепровский остановился:

— Неладно, кажется, идем, — сказал он.

Путь преградил глубокий распадок, усыпанный крупными осколками скал. Возвращаться не хотелось, решили пересечь его и подниматься по гриве, спускавшейся в распадок от вершины белка. Ноги скользили по размякшему снегу. Люди падали, цеплялись за угловатые камни, и, наконец, оказались на дне русла. Тут только мы поняли, что ошиблись, рискнув перебраться через распадок. Его левый борт представлял собою невысокую скалу, лентой протянувшуюся от вершины распадка донизу. Прохода нигде не было. Возвращаться назад и теперь никто не хотел; тогда мы решили сделать лестницу. Хорошо, что с нами оказались гвозди.

Только через час гриву одолели. Солнце спустилось. Стало холодно. Впереди теперь ясно вырисовывалась тупая вершина белка, но чем ближе мы подбирались к ней, тем глубже становился снег. Соревнование с Трофимом Васильевичем мы явно проигрывали. Нужно было до наступления темноты вынести наверх груз и успеть спуститься под скалы, чтобы там, в лесу организовать ночлег.

Наконец мы у цели! Еще небольшая крутизна, метров пятьдесят, и вершина будет под нами. Но странно… на ней никого не было.

— Да ведь он еще там. Вон, посмотрите! — крикнул Алексей, увлекая нас вперед.

Действительно, на вершине последней скалы, которой обрывался пологий скат белка, стоял человек. Теперь мы готовы были простить себе неудачный маневр, отнявший столько драгоценного времени и сил.

Прошло еще пять минут напряженного подъема.

— У-р-р-а-а!.. — закричал Алексей, выскочивший на вершину первым. — У-р… — и голос его оборвался. На вершине белка лежала поняжка.

— Перехитрил… — произнес он разочарованно.

Мы отдохнули несколько минут.

Солнце только что скрылось за волнистым горизонтом, и на снежные откосы гольцов лег розовый отблеск зари. Еще темнее стало в залесенной долине Кизира, еще мрачнее выглядели горы. Где-то далеко на юге в вечерних сумерках терялся высоченный Торгакский хребет, так хорошо видимый днем с белка.

Стало необычно тихо. Это были минуты, когда на какое-то совсем короткое время замирает тайга, немеют птицы, смолкают звери. Но вот из тайги донесся крик филина: «У-у-уй… У-уй».

Птица словно оповещала всех о наступающей ночи.

Когда мы спустились к скале, где стоял Трофим Васильевич, под ней уже горел костер. Ощупывая ногами россыпь и цепляясь руками за кусты, за корни, кое-как добрались до площадки под скалою. Костер, оттесняя тьму, ярким светом освещал стоянку. Необычная, сказочная картина представлялась взору. Будто мы вошли в огромную пещеру, сводом которой служили скалы да темная ночь, а курчавые кедры, валежник и каменные глыбы, окружающие площадку, при свете ночного костра казались фантастическими существами, вдруг пробудившимися при нашем появлении.

Забыв про усталость, мы принялись устраивать ночлег. Таскали дрова, устилали площадку, а Алексей готовил ужин. Через час, обласканные теплом огня, мы сидели за чаем.

— Ну и посмеялись же мы нынче над тобою, Трофим Васильевич! — говорил Алексей, подавая ему небольшой кусочек лепешки с мясом.

— Это когда же?

— Когда ты бежал с поняжкой от скалы на белок, обгоняя нас.

— Не знаю, видели ли вы меня, — спокойно ответил Трофим Васильевич, — а я вас видел, когда спускались в распадок, и еще подумал: не ты ли, Алеша, у них проводником, завел в этакую-то трущобу!..

— Ничего! Не тут, так где-нибудь на другом белке я все равно обгоню тебя! — не сдавался Алексей.

Вместе с темнотой в котловину спускался холод. Спали мы беспокойно, часто вскакивали, чтобы отогреть у огня закоченевшее тело.

Когда я проснулся, вершина Окуневого белка была освещена лучами солнца, сквозь глубокую дымку виднелись тупые вершины хребтов. Казалось, что горы, прикрытые трепещущей паутиной, нежились в прохладе пробудившегося утра.

Завтрак был уже готов. Он состоял из медвежьего холодца, сваренного ночью, и совсем незначительного кусочка лепешки.

С тех пор как экспедиция перешла на строгий продовольственный режим, Алексей стал до неузнаваемости скуп. Он не баловал нас сахаром, не варил каши, а о молочных консервах и разговору не было: все приберегал на «черный день». А нам нет-нет, да и захочется чего-нибудь сладкого или мягкого хлеба. Но об этом и не заикались. Если в чем упрекали Алексея, так это за некрепкий чай. И вот сегодня за завтраком вдруг появился полный котел настоящего крепкого заваренного чая. Какое поразительное действие произвел этот обыкновенный напиток! Все заулыбались, на лицах появилось довольство. Каждый потянулся за кружкой, а густой пар, насыщенный нежным ароматом грузинского чая, разносился по стоянке. Даже бурундук, появившийся рано утром из норы и молча наблюдавший за нами, вдруг запищал, задергал хвостиком, будто чему-то обрадовался.