Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

— Никто еще не собирается бросать работу. Не так уж безнадежно наше положение, — вдруг обратился ко всем Мошков. — У других, наверное, и хуже бывает. Как ты думаешь, Павел Назарович?

— Кто его знает! Только без продуктов плохо будет, а с мясом что-то у нас не получается, — ответил старик.

— Да ведь мы же не охотимся, — вмешался в разговор Прокопий. — Все мимоходом только. Если заняться как следует, почему не добудем мяса? Зверя тут много…

— Дело еще не в. том, что зверя много, а как сохранить мясо в такую жару? — возражал Павел Назарович.

— А помните, — обратился ко мне Мошков, — как нас на Охотском побережье эвенки кормили мясными сухарями и вяленой рыбой? А какой вкусный суп мы ели из сушеной крови! Ведь это было летом, значит можно сохранить продукты.

— Конечно, дело тут добровольное, чего уговаривать, — сказал Алексей. — Кто не верит в свои силы — пусть возвращается, а я… — он окинул взглядом товарищей, — Степан, Кирилл, Тимофей Александрович, Самбуев, Прокопий, Кудрявцев…

Я встал, обнял Алексея.

— Довольно, друг! Ты, кажется, всех уже перечислил, но возвращаться кому-то придется…

Все взглянули на меня удивленно.

— Если вы решаетесь идти дальше, — сказал я, — то не следует подвергать всех тем испытаниям, которые неизбежно ждут нас впереди. Мы не можем ни в какой мере сравнить себя с великими землепроходцами, но и в нашей работе есть немалая доля того риска, какими прославили себя эти люди. Кому-то придется все же вернуться, чтобы организовать заброску нам продовольствия самолетами. Мы же пойдем дальше и будем продолжать свою работу. Следует еще серьезно подумать, как просуществовать до получения этого продовольствия, а самое главное — предугадать, сможем ли мы выбраться из этих гор, если почему-либо самолеты не обеспечат нас всем тем, на что сейчас рассчитываем, решаясь на такой шаг. Придется изменить весь распорядок нашей жизни и работы. А тебе, Алексей, предоставляется возможность показать свои способности. От тебя зависит многое. Подумай, чем заменить хлеб, как приготовить удобоваримую пищу без соли. Пользоваться поварским справочником не придется — там нет таких блюд. Сам подыщешь и названия кушаньям, которыми будешь нас кормить.

— Насчет приготовления не сомневайтесь, — улыбался Алексей, — а вот ежели затруднения будут с названиями, неужели не поможете?!

Все дружно рассмеялись. Было уже поздно, и товарищи стали укладываться спать.

Мы с Мошковым еще долго сидели у костра.

— Тебе, Пантелеймон Алексеевич, придется возвращаться, — сказал я, — и как можно скорее добраться до Новосибирска, доложить обо всем начальнику управления и, не задерживаясь, сразу же организовать заброску продовольствия, нужна и обувь и одежда, видишь, люди совсем обносились. Мы будем ждать тебя в вершине Кинзилюка. Посадить там самолет, думаю, нельзя — все придется, сбрасывать.

— Я готов. Когда и с кем выезжать?

— Возьми Павла Назаровича, боюсь за старика — не выдержит и еще кого-нибудь. Поплывете на двух лодках. Мало ли какие случаи бывают, с водой шутить нельзя…

— Нужно торопиться, — сказал Мошков, пытливо заглядывая мне в лицо, — положение отряда незавидное. Сейчас вы рассчитываете, что там где-то в горах будет вам сброшено продовольствие, а если случится так, что не будет летной погоды или по другим причинам нам не удастся осуществить свой план, тогда что? Вы идете по меньшей мере на безумный риск. Если и на этот раз надежда обманет людей, тогда не выбраться вам отсюда. Вот об этом нужно хорошо подумать. Семь раз отмерь, а один раз отрежь — народная поговорка.

— Откровенно говоря, я не рассчитываю на помощь. Трудно будет разыскать нас в этих щелях, без предварительной связи, но надежда в людях должна жить. Есть другое, к чему нельзя оставаться равнодушным. Перед разговором, здесь у костра, я полагал, что многие проявят желание вернуться домой, и тогда мы ушли бы с теми, для кого отступление было бы невозможным. Но, как видишь, разногласий не получилось, — это замечательно. А ведь они понимают, что ожидает их впереди. Тут и голод, и неудачи, и опасность для жизни. Но люди идут, и с этим нельзя не считаться. Беззаветная любовь к родине и глубокая вера в ее дела — вот какое чувство руководит ими, это можно назвать шестым чувством советского человека. Это оно делает слабого сильным. Никто не хочет оставаться безучастным к делам своей страны. Поэтому мы и пойдем дальше. Я верю в искреннее желание своих товарищей преодолеть трудности. Ты только не забывай, Пантелеймон Алексеевич, с каким нетерпением мы будем ждать твоей помощи, и не обмани наших надежд.

— Все ясно… Но если что случится, где искать? Куда пойдете с вершины Кинзилюка, если не получите продовольствия — спросил он вкрадчиво, и его нависшие брови сомкнулись в раздумье.

— Будем пробиваться на север к Кану или Агулу.

Над горами поднималось солнце. В лагере все еще спали. Но вот пришел табун и с ним тысяча комаров. Они набросились на спящих. Так начался первый день того тяжелого периода, который пережила экспедиция в центральном узле Восточного Саяна.

Все, что осталось от наших запасов, мы собрали, провеяли и сложили, как драгоценность. Ни комочек, ни зернышко не осталось без внимания. Видно, лабаз был разграблен давно. Все попрело, зацвело, и только мешок овса, оставленный для лошадей, случайно сохранился между бревнами. Ни обуви, ни одежды не осталось.

Ниже лагеря с утра застучали топоры, тесла, — это долбили лодки, вытесывали набои, упруги [18] Упруга — деревянная полудуга к лодке. . Я составлял докладную записку, чертил схему.

— За что же вы меня отправляете? — раздался вдруг голос Павла Назаровича.

Я взглянул на старика. Он стоял рядом, безнадежно опустив руки, крайне встревоженный.

— За ненадобностью, что ли? — продолжал он допытываться.

— Нет, Павел Назарович, только жалея вас. Ничего хорошего впереди не предвидится. Все труднее будет выдерживать испытания, которые ждут экспедицию. Возвращайтесь… Спасибо, большое спасибо, Павел Назарович, за все. — Я протянул ему руку. Но она так и повисла в воздухе.

— Уж лучше бы не брали меня сюда. Зачем мне жалость? — и кольчики его бороды заметно вздрогнули. — Правда, я немолод, но еще и не стар, чтобы стать бесполезным человеком, — продолжал он. — Алексей говорит: «Как он отчитываться перед комсомолом будет?» Совестно, значит. А разве во мне нет сознания? Ну, подумайте, если что случится с экспедицией, люди скажут: «Зудов хитрый, во-время убрался»… А я как раз и не хочу убираться, останусь с вами, может быть, и пригожусь, а пропаду… что ж дело наше общее.

— Ну, простите, если обидел. Мне казалось, что так лучше будет… Оставайтесь! — отвечал я ему.