Григорий Федосеев - По Восточному Саяну

Проходим двести-триста метров. Откликаемся Павлу Назаровичу, затерявшемуся где-то в завалах, и, наконец, выходим на устье Таски, к своему лагерю. Ни костра, ни людей.

«Неужели спят?» — думал я, внимательно всматриваясь в темноту. Палаток не оказалось.

Вспыхнула спичка, на миг отбросив темноту. Ужас охватил нас: на стоянке никого не было, вьюки, свертки лежали разбросанными и затоптанными, земля вокруг была взбита ямами.

Павел Назарович принес дров, и пламя костра осветило безрадостную картину разоренного лагеря. Создавалось впечатление, будто грабители искали что-то среди груза, в поспешности разбросав его по площадке. Мы стали собирать вещи — все они оказались целыми, и только один мешок, с соленым медвежьим салом, был разорван и лежал пустым. Грязные куски жира валялись на поляне, они-то и служили доказательством того, что в разгроме лагеря не были повинны ни медведь, ни росомаха, — звери съели бы сало. Так мы и остались в неведении до утра.

Наши товарищи ушли на прорубку тропы, вверх по Кизиру, оставив постели, вещи и часть груза на сделанном лабазе, который и подвергся нападению.

Все ярче разгорался костер. Мы с Павлом Назаровичем собирали вещи, а Днепровский возился с приготовлением ужина. Он разостлал брезент, насыпал в кружку сухарей, достал масло, банку консервов и что-то готовил на сковороде. Запах жареного масла, распространившийся по лагерю, будоражил и без того возросший аппетит. Не было сил отвести глаз от сковороды.

После ужина мы не стали задерживаться у костра. Четырехдневный переход от гольца Чебулака, беспокойные ночи у огня, недоедание обессилили нас. Добравшись до своих постелей, мы тотчас уснули.

Утром нас разбудило ржанье и драка лошадей. Я выглянул из спального мешка и увидел возле себя весь табун. Ближе всех ко мне стоял Мухортик. Он держал в зубах кусок медвежьего сала и, мотая головой, тер его о землю. То же самое делали Рыжка и Соловей, а остальные, скучившись у ям, лизали землю.

Проснулись Прокопий и Павел Назарович.

Лошади, увидев нас, бросились к реке, и только Мухортик остался на месте. Он выбросил изо рта сало и, вытянув морду вперед, долго шлепал губами, разбрасывая пену.

Разгадка пришла сама собой. Лошади пронюхали на лабазе соль (ею было присыпано сало), разбили несложную постройку и устроили себе солонцы. Медвежий запах обычно вызывает у лошадей панический страх, но тут мы были свидетелями того, как бесстрашно они расправлялись с салом, в котором всегда сохраняется специфический запах зверя. Всему причиной была, конечно, соль, до которой лошади, особенно весной, большие охотники! Из-за нее-то они и пренебрегли звериным запахом.

Безоблачное небо предвещало хороший день. На далеком востоке разгоралась заря. Тайга уже давно пробудилась.

Шум реки, стук дятла и крик селезней — все сливалось в одну бодрую и радостную мелодию. Пробуждались и мрачные вершины сгорбленных хребтов. Они как-то приподнялись и сурово встречали солнце, которое вот-вот должно было появиться. Прошла еще минута ожидания — и свежий, как само утро, луч нежно коснулся скалистых вершин далеких гор.

Оторвавшись от горизонта, солнце поднималось все выше и выше и, наконец, осветило нашу стоянку.

Как хорошо бывает в лесу в эти весенние дни! Какой чудесный и здоровый здесь воздух! Сколько сил и бодрости вливает он в человека!

Только мы кончили завтрак, как в лагерь прибежал Черня. Он бросился к Левке, лизнул ему морду, видимо, в знак приветствия, а затем стал ластиться к нам.

— Наши идут! — сказал Прокопий, всматриваясь в лес. И действительно, вскоре мы услышали говор, а затем и увидели поднимающихся от реки Пугачева, Лебедева и других.

За долгие годы своей работы в экспедициях я не помню случая, когда бы мы не торопились. Это, видимо, удел всех путешественников. Пока не достигнешь цели, не успокоишься, а если когда и сделаешь дневку или передышку, то накопится столько работы, что и не рад отдыху. Тогда, пробираясь в глубь Саянских гор, мы должны были особенно торопиться. Никто не знал, какие преграды ждут нас впереди и сколько времени понадобится нам, чтобы пересечь этот сказочный, полный неожиданностей край.

Пока мы обследовали голец Чебулак, Трофим Васильевич со своей группой успел прорубить тропу от Таски до того места на реке, где предполагалась переправа на левый берег Кизира. Люди подобрали седла для лошадей, подогнали нагрудники, шлеи и прожирили всю сбрую. Лошадям предстояла тяжелая работа, поэтому было очень важно, чтобы седла равномерно лежали на спинах и не скатывались при спуске и подъеме. В походе лошадь чаще всего выходит из строя от набоя на спине, поэтому вьючному снаряжению мы придавали большое значение. Очень важно, чтобы и вьюки состояли из одинаковых по весу полувьюков. Весь наш груз, включавший полуторамесячный запас продовольствия и технического багажа, упаковали для переброски.

В результате обследования Чебулака Пугачев должен был идти туда с несколькими товарищами, чтобы построить на вершине гольца геодезический пункт. Но там еще лежала зима: много снега и не было подножного корма для лошадей.

Несколько дней нужно было подождать. И мы решили использовать эти дни для совместного обследования хребта Крыжина, той именно части его, которая расположена против Третьего порога.

С утра весь лагерь пришел в движение. Люди ловили лошадей, упаковывали вещи, делали снова лабаз, чтобы здесь оставить груз, необходимый для восхождения на Чебулак. Все торопились, и только лошади настороженно посматривали на нас, не понимая, чем вызвана такая поспешность.

Начали седлать лошадей. Те кони, которые уже ходили под седлами, вели себя спокойно, другие сопротивлялись. Они не подпускали к себе людей, кусались, били ногами. Пришлось потратить много времени и сил, чтобы водворить вьюки на спины животных.

Хуже всего получилось с Дикаркой. Это табунная кобылица, не объезженная под седлом, отличалась диким нравом. Самбуев с трудом подвел сопротивлявшуюся лошадь к ящикам, а Лебедев и Бурмакин подняли вьюки и только что намеревались забросить на седло, как она вздыбилась, сбила Лебедева с ног. Но Самбуев не выпустил повода. Закинув конец его за спину и будто опоясавшись им, бурят изо всех сил сдерживал взбунтовавшуюся лошадь. Она бросилась вдоль берега, била задними ногами, стараясь вырваться, но мы видели, как Шейсран, все более откидываясь назад, тормозил ногами ее ход, как круче и круче клонилась набок ее голова. Внезапно ударившись о дерево, Дикарка остановилась. Мы подбежали ближе. Лицо Шейсрана оставалось спокойным и только в маленьких черных, как уголь, глазах, прикрытых густыми ресницами, играл задор. Дикарка напомнила ему диких лошадей колхозного табуна, объезжая которых он получал величайшее удовольствие.