Владимир Богомолов - Поворотный день

— Если они хотели бы нашей гибели или позора, мы давно не сидели бы здесь. Но они проявили высокую гуманность, дали нам возможность определить собственную судьбу. И решила: отдаюсь на милость победителей. Я верю в их великодушие. Поручик, скажите, что мне делать?

— Что вам делать? — переспросил Дундич, чувствуя, что самое трудное — истеричность — позади. — По-моему, теперь самое время заняться своим прямым делом — помочь раненым и больным.

— Скажите, поручик, — обратилась к нему Елена Васильевна, — мы можем надеяться на безопасное возвращение в Ростов?

— В любое время. Но хочу вам открыть военную тайну, — слукавил Дундич. — Скоро мы будем и там.

— Ну что ж, — смиренно взглянула на висевший в проеме образок Елена Васильевна, — на все твоя воля, господи.

Когда женщины гуськом направились за Дундичем в тамбур, он почувствовал, что, несмотря на холод, капли пота ползут из-под каракуля папахи.

Отряд вернулся в штаб к закату. Буденный встретил усталого Дундича настороженным взглядом. Упреждая его вопросы, Иван Антонович сказал:

— Эшелон ушел в Воронеж.

— А дамы, дамы? — нетерпеливо вышел из-за стола комкор.

— Некоторые остались, а большинство попросились в Ростов. Я отпустил их. Дозвольте присесть? Ну, дорогой Семен Михайлович, — проговорил Дундич утомленно, — в другой раз ни за какие награды не пойду на такое деликатное дело. Лучше в атаку, на пулеметы.

— А я тебе что говорил, — ласково сказал Буденный, снимая с него папаху. — Как будет по-парижски: все хорошо, что хорошо кончается?

— Ту э бьен, ки финн бьен.

— Вот такие финики, дорогой…

— Ну как, брат, крепко в седле сидишь? — спросил Буденный, имея в виду недавние госпитальные бдения Дундича.

Иван Антонович озорно глянул на штабистов и предложил:

— Пойдемте, ударимся на шашках.

Не ожидавший такого ответа, комкор опешил.

— Нет, Ванюша, на ристалище с тобой не пойду, — сказал под легкий смешок собравшихся, — потому как ты мне живой нужен, а вот в другой раз непременно ударимся… на плетках…

В комнате еще больше оживились. Знали, как ловко орудует ременной плетью Буденный. Но комкор серьезно сказал:

— Я к тому про седло спросил, что хочу доверить тебе не всяких там мамзелей, а жизнь самого главного человека в нашем государстве.

Дундич от удивления даже побледнел: неужели ему доверят охранять Ленина? Ну как заставят ехать без промедления? А у него вид не очень подходящий. Попросишь отсрочку, другому передадут поручение. Эти мысли пронеслись в горячей голове серба. Но он вовремя собрал волю, чтобы не выдать чрезмерной взволнованности каким-нибудь неуместным вопросом, и решил ждать дальнейших слов Буденного.

— Ты знаешь, кто у нас самый главный человек в государстве? — спросил комкор.

— Ленин, — не раздумывая, уверенно выпалил Дундич, посмеиваясь в душе над наивным вопросом комкора: нас голыми руками не возьмешь.

— Ленин — это вождь мирового пролетариата, всех угнетенных, — тоже со знанием дела начал растолковывать Буденный. — И тут не про него речь.

Дундич сразу потускнел. Он-то думал, что пошлет его Семен Михайлович в Москву или, в крайнем случае, в Воронеж, встретить Ленина и доставить его в корпус живым и невредимым. Кто еще, кроме Ленина, вдруг стал самым главным человеком в России?

— Ты не огорчайся, не огорчайся, — перешел на спешную речь комкор, уловивший перемену в настроении Дундича. — Я не шучу. Я вполне серьезно говорю. Если упадет хоть волос с головы этого человека, то у тебя голова полетит.

Буденный оглядел Дундича и, остановив взгляд на черных ножнах, отделанных серебряной чеканкой, что-то вспомнил и спросил:

— Не забыл, чью шашку носишь?

— Свою, — не понял Дундич.

Я в том смысле интересуюсь, не забыл, кто тебе ее подарил:

— Президент республики, — вспомнил Дундич рейд по деникинским тылам, переход из Сальских степей к Царицыну. — Такое не забывается.

— То-то, — удовлетворенно проговорил комкор. — Смекай, Ваня, жизнь какого человека тебе вверяю.

Дундич снова был ошеломлен сообщением.

— Калинина встречать?

— Не встречать. Проводить. Его уже тут встретили. — Темные глаза комкора сузились то ли в усмешке, то ли в ярости. — Он, видишь ли, без охраны ехал.

— Перебили?

— Нет, — успокоил Буденный. — Он храбрее нас с тобой. Решил один ехать. Ну, правда, не один, а вдвоем… А ты что, не слыхал ничего? Тебе Марии не рассказывала?

— До того ли им было, — укорил комкора Зотов. Его намек поддержали дружным смехом.

— Жеребцы, — незлобно пожурил их Буденный. — Девка две недели без милого дружка, а вы «гы-гы». Не слушай их, Ваня, садись. Я тебя введу в курс дела.

Смущенный и немного расстроенный, Дундич прошел к дальней от стола табуретке, настороженно сел.

Закурив козью ножку, Семен Михайлович рассказал, изображая — уже, наверное, в который раз — в лицах, как встретили в конном корпусе Михаила Ивановича Калинина.

— Я аккурат собрался в четвертую. Глядь, вваливаются во двор розвальни в сопровождении двух молодцов. Соскакивают ребята с коней, и один прямехонько ко мне. Другой, гляжу, карабин навскидку держит. А в санях, закутанные в тулупах, два бородача сидят. «Разрешите доложить, товарищ Буденный, — говорит первый молодец. — Так что доставили в целостности двух буржуев или купцов. Драпали из Воронежа к Мамонтову, да на нас напоролись». — «А вы кто такие?» — пытаю хлопца. «Разъезд второй бригады прославленной шестой кавдивизии». — «Ну, а на што мне эти буржуи? — говорю коннику из прославленной шестой. — Веди куда следует». Седоки, услыхав мою фамилию, начали было из-под тулупов выбираться. Но другой паря щелкнул затвором и прикрикнул: «Сиди и не шевелись, контра». А гражданин в очках, с бородкой клинышком, как малому дитю разобъяснять начал, что-де они с Григорь Иванычем не контра. «Вон, слышите, — обратился ко мне докладывающий, — говорят, что они не контра, а старосты». Ну, я подумал, что они церковные старосты, и велел ребятам отвезти их к попу. Пленники рассмеялись. «Да они не к попу просятся, а к вам, — уточнил парень. — Говорят, что старосты они не простые, а всероссийский да украинский». Тут я оторопел немножко. Глянул вот так на пассажиров и подумал: брешут.

В комнате засмеялись, потому что уже знали о промашке комкора.

— Если б, думаю, такие начальники ехали, да чтоб без охраны, да чтоб меня не предупредили, не может того быть. Но на всякий случай спрашиваю: «А документы у них проверили?» — «Проверили, — отвечает конвойный. — Вот они, ихние книжечки». И начал рыться в карманах бекеши. Вышел тут комиссар, взял одну книжечку, заглянул в нее и враз меня толк локтем. Я тоже — усы в ту книжицу. Глядь, а там подпись стоит: Ульянов, а в скобках: Ленин. Поднял я глазищи к верху бумаги, а там написано, что удостоверение сие выдано Михаилу Ивановичу Калинину. Председателю Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Чтоб тебе понятнее было, ВЦИКа нашего. Вот тут я зашелся яростью на своих бойцов и начал стыдить их. А они мнутся да бестолково отнекиваются: неграмотные, мол, мы, какой с нас спрос? Еще скажи спасибо, что в расход не пустили. Было такое намерение: расстрелять буржуев, а тулупы ихние взять себе. На том свете для чего им тулупы? А тут стужа вон какая стоит. Да тот дед с клинышком говорит: «Вы, ребята, расстрелять нас всегда успеете, а отвезите-ка лучше нас к Буденному». Туг отделенный и приказал доставить их в целости и сохранности ко мне. Нет, представляешь, какой конфуз вышел? Ну, подбежал я к саням. Прошу прощения за темноту нашу. А сам-то впервые вижу Калинина, а уж про Петровского и говорить не приходится. Слыхом слыхал, а видеть-то не довелось. Ну нее равно, классовое чутье у нас должно быть? Должен я по обличью отличать контру от своего?