Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)

— Не куражься, сеструха! Кончай дичиться — не восемнадцать лет тебе. И муж тебе нужен, и дите!

Только одна Васена будто не понимала, что происходит в доме, не приставала к сестре, смотрела на нее с жалостью, как на тяжелобольного человека...

К ночи загудела под окнами машина, всю избу сразу высветило и озарило. А через минуту вошел в горенку веселый, будто помолодевший Иннокентий Анохин и громко сказал:

— Поздравляю, дорогая!.. Того, что я обещал, я добился!.. Час тому назад бюро райкома отменило прежнее решение, и ты можешь хоть завтра выходить на работу. Дымшакова тоже восстановили в партии! — Он порылся в кармане кожаного пальто и вынул на блестящей цепочке ключ.— Вот бери. Это от нашей квартиры... Сегодня получил ордер — можно справлять новоселье, Ты довольна?

«Что ж, видно, не миновать мне простой бабьей судьбы,— берясь за холодную цепочку ключа, подумала Ксения.— Буду жить как все...».

А через две педели гуляли свадьбу.

Чуть свет в доме поднялась суматоха — ни пройти, ни разобрать, кто что делает; все смешалось, потонуло в гаме, шуме и суете. Пахло самогоном, пирогами, махрой, звякала посуда, летели из рук ножи и вилки, кто-то нечаянно задел и смахнул на пол рюмку, и она разбилась вдребезги. К счастью! Надрывалась от крика Пелагея, не зная, за что ей приниматься; сбились с ног Клавдия и Анисья, приводя в порядок избу: накрывали на стол, растянувшийся от порога до переднего угла, увешивали расшитыми рушниками простенки; что-то шипело и трещало на сковородах, стоявших на раскаленных углях и в глубине печки, и на самой загнетке; плавал под потолком пахучий чад.

В горенке около невесты крутилась Васена — то расчесывала и укладывала ей волосы, то примеряла к ее ушам сережки, вешала на смуглую шею бусы. Ксения покорно доверилась младшей сестре, надела взятое у соседей пышное подвенечное платье, пропахшее нафталином, но, взглянув на себя в зеркало, возмутилась — нечего смешить народ! Она содрала сверкавшие в мочках ушей серьги, стерла со щек пудру, отмыла подведенные брови. Нет, она останется такой, какой ее знают люди. И тут же переоделась в свой темно-синий костюм, белую блузку с галстуком, сунула ноги в черные туфли на высоких каблуках.

— Не невеста, а ровно какая баба из делегации! — оценила позванная по этому случаю Пелагея.— Строгости много! Не на работе будешь сидеть, а на своей свадьбе гулять!..

- Ой, мама! Ей это все идет! — решительно заявила Васена.— Пусть делает как хочет...

Отбежав к окну, она издали полюбовалась сестрой, потом схватила с подоконника махровый бумажный цветок, похожий на гвоздику, и воткнула в петлицу костюма. Вот теперь в самый раз: и строго и нарядно! Она по-своему радовалась этой свадьбе, хотя вряд ли кому-нибудь при-

зналась бы в том, что свадьба примиряла ее с сестрой, делала никчемными все прежние ссоры из-за Мажарова, о котором Васена, не переставая, думала теперь каждый день. Выходя замуж за Анохина, Ксения как бы давала ей полную свободу. Она могла теперь бороться за свое чувство, не заботясь ни о ком!

Заурчал под окнами «газик», и Васена прилипла к окну.

— Жених прилетел! — прошептала она и засмеялась, закружила Ксению по горенке.

Анохин радостно ворвался в избу, пропахший одеколоном, румяный с мороза, в новой пыжиковой шапке, меховой тужурке, с небрежно кинутым через плечо полосатым шарфом. У порога он на мгновение задержался, окидывая взглядом многочисленную родню, затем степенно расцеловался со всеми — троекратно, по-русски.

Ксения стояла как неживая, ждала, когда он подойдет. Иннокентий замер в двух шагах от нее. Он улыбался, но в глазах его блестели слезы.

— Я за тобой, Ксюша,— тихо сказал он, и голос его дрогнул.

Он робко поцеловал ее в губы, и все сразу засуетились, зашумели, вызвались провожать их в сельский Совет, даже дед Иван, облачившийся ради свадьбы в новую синюю рубаху.

— Погляжу, как по-нонешнему венчают,— сказал он и оглянулся на внука.— И ты, Ромка, поглазей! Не иначе и тебя скоро окрутим, где-то лежит и на твою шею хомут.

— Моя невеста еще в люльке пузыри пускает,— скаля зубы, ответил Роман и заломил на макушку кубанку.— А полюбоваться я не прочь. Не каждый день такой спектакль бывает!

— Не порти людям праздник, балабон! — крикнула Пелагея.

Все время, пока Ксения под руку с Иннокентием шла по улице и стояла как деревянная перед столом Черкаши-ной, дожидаясь, когда та заполнит необходимые бумага, ее не оставляло чувство неловкости и стеснения. Казалось, что все это происходит не с нею, а с кем-то другим, а она лишь наблюдает со стороны. Иннокентий же улыбчиво сиял, а когда Черкашина произнесла напутственную речь, стал серьезным и значительным.

А дома, едва она очутилась в горенке, все показалось ей ненужным и нелепым — и суета родных и близких, и накрытые, заставленные снедью столы с рядами холодно поблескивающих бутылок, и гвалт, и чад, и вся эта преувеличенно шумная свадьба. Ведь можно было устроить ее тихо, скромно, без звона на всю Черемшанку, а то и на весь район.

Но пора было принимать съезжавшихся гостей, и Ксения, стоя у порога, держала большой медный поднос с наполненными рюмками, угощала всех, благодарила за подарки. А из-за распахнутых дверей, из глубины сеней уже накатывал гул голосов и кто-то задорно и хмельно выкрикивал:

— Белы руки с подносом, резвы ноги с подходом, голова с поклоном, язык с приговором, каблучки с поворотом!

Сени гудели от топота ног, гомона, присвиста; прижали в дверях молодую вдовушку, и она завизжала.

— Не кричи, а то разродишься!

Изба будто раздалась вширь, но каким-то чудом не рассыпалась, не раскатилась на бревнышки. Непонятно было, как могло уместиться в ней столько народу, непонятно, как не задыхались люди, как не оглохли от звона, гвалта и хохота.

Летели на кровать полушубки, стеганки, пальто, росла груда шапок, стучали об пол промерзшие валенки, гремели сапоги, блестела у порога лужа от натаявшего снега. А гости все шли и шли, и неизвестно, как им удавалось найти себе место, влезть в густой частокол гостей.

Ксению с Иннокентием усадили в красный угол, где когда-то была божница, а теперь висели рушники с вышитыми красными петухами, цвели бумажные розы. По правую сторону от невесты разместилась ее родня: мать, отец, дед Иван, братья, пестро разодетая Клавдия, рядом с нею семья Дымшаковых — застенчивая Анисья и угрюмый, глядевший исподлобья Егор; по левую — те, кого пригласил жених: Коробин, Синев, Вершинин, Лузгин, глухонемая сестра Иннокентия. Поначалу она дичилась, пугливо оглядывалась на брата, потом осмелела, выпила рюмку, закивала всем, заулыбалась. Дальняя родня, и соседи, и забредшие на веселье черемшанцы сидели где попало, вразнобой, куда посчастливилось приткнуться.