Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)

— Короче! — резко оборвал его Коробин.— Не будем сейчас дискутировать, обождем до другого раза. А пока, будьте добры, отмените то общее собрание, которое вы наметили.

— Не могу. Мы уже вывесили объявление, и все знают, что оно должно завтра состояться...

— Снимите объявление, придумайте любой повод, но чтоб собрания не было...

— Я этого делать не буду.— Мажаров слышал, как тяжело дышал в трубку секретарь.— Если хотите — приезжайте и снимайте сами... Но тогда мне придется обратиться в областной комитет! А возможно, и в ЦК!

— Я так и знал, что вы окажетесь склочником и жалобщиком! — сердито заключил Коробин.— Ну что ж, обращайтесь куда хотите... Но должен вас предупредить, что нам придется всерьез подумать, сможете ли вы быть парторгом в Черемшанке.

— Не запугивайте меня! — ответил Константин.— Быть мне здесь парторгом или нет, не вы будете решать, а коммунисты!

Он повесил трубку и только тут вспомнил о Нюшке. Уронив на пол тряпку, она стояла у двери и смотрела на него с нескрываемой жалостью.

— Уезжали бы вы отсюда, Константин Андреевич.— Она пугливо покосилась на дверь.— Все равно сживут вас со свету... Сживут!.. Или так замарают, что за всю жизнь не отмоешь!

— Грязь не сало, высохло и отстало! Так, что ли, говорят? — Ему было неловко, что он плохо подумал о женщине вначале, и вместе с тем было радостно, что ошибся.— Если вы все меня поддержите, никто страшен не будет! А бросите на произвол судьбы, тогда, конечно, сомнут...

— Да я-то чем могу вам помочь, чудной вы мужик! Какая во мне сила?

— Такая же, как и во мне...

— Ну уж с вами они легко не сладят! — Она словно спохватилась, что еще минуту тому назад говорила совсем другое, и засмеялась: — Ну, бог по выдаст, свинья не съест!

Константин стремительно вышел из комнаты, ветром сорвался с крыльца. Сейчас он не имел права терять ни одной минуты!

Он обрадовался, застав Дымшакова на конюшне. Тот стоял, широко расставив ноги, и играючи кидал вилами навоз на телегу. Увидев Константина, он только кивнул ому и начал торопливо поддевать пласты потолще, чтобы скорее загрузить телегу.

— Трогай! — крикнул он возчику и подошел к парторгу.— Чего такой хмурый?

У Егора чуть дрожали руки, пока он сворачивал цигарку и слушал Константина.

— Н-да, окружают со всех сторон, гады! А что, если нам не послушаться Коробина и все-таки провести собрание? Есть у нас Устав или нету?

— Нет, мы не должны объявлять войну райкому, как бы мы ни были правы! — помолчав, сказал Константин.— Представь, что Иван Фомич ни сном ни духом не ведает, что Лузгин выступил на областном совещании, ни с кем в деревне не советуясь.

— Может, и так,— согласился Дымшаков.— Но назад он ого тоже не станет заворачивать — больно большой камень в воду бросили, и круги далеко пошли... Да и на самого Пробатова, наверное, жмут...

— Ну, Иван Фомич не из тех, кто ходит на полусогнутых! — горячо возразил Константин.— Если узнает, как насильничают тут Лузгин и Коробин, он сразу их поставит на место!

— Тогда чего ж ты мешкаешь! Бери коня и скачи в район! Зайди к Бахолдину, с ним посоветуйся, и если что — звони в обком!

Егор взял в хомутовке седло и вывел из конюшни рыжего меринка.

— Все лошади в разгоне, а этого, словно чуял, придержал!

Константин нетерпеливо принял из рук конюха поводья, вставил ногу в стремя и рывком очутился в седле.

— А как быть с объявлением? — Егор смотрел на него снизу, прищурив острые синие глаза.

— Пускай пока висит...— Напружинив в стременах ноги, Константин ударил в бока коня, и меринок взял с места бодрой рысью.

Все, что происходило сейчас вокруг Мажарова, жило какой-то обособленной от него жизнью: протарахтела мимо телега, но он будто пе увидел ее; завязший в обочине грузовик с завываниями выбрасывал из-под заднего колеса вихри жидкой грязи; женщина в полосатой юбке и яркой алой кофте стояла на бугре и глядела вдаль, затенив ладонью глаза; отставший от кобылы жеребенок мчался по высохшему бурьяну, тревожно и призывно ржал, высоко вскидывая рыжую голову.

«Неужели Иван Фомич не знает, что делается в Черемшанке? Неужели его ввели в заблуждение и насчет плана, и всей этой глупой затеи с закупкой коров? — думал Константин, покачиваясь в седле.— Он, наверное, и не подозревает, какой ценой Коробин собирается выполнять эти обязательства, что вытворяет Лузгин, насилуя волю колхозников. Пока не поздно, я докажу, что это безрассудно — отбирать у людей коров, которых еще недавно мы помогали им приобрести. А если Коробину хочется таким образом выдвинуться и показать себя, пусть проводит свои опыты не на людях!»

Мягкий ветер нес из глубины степи сырой запах развороченной земли и тонкий аромат раздавленной полыни, За маревые увалы пашни текли взбухшие ручьи чернозема, над ними, как большие хлопья сажи, взлетали гра-

чи; у перелеска попыхивал трактор, пуская голубоватые клубки дыма, там что-то слепяще посверкивало.

«Но почему же все-таки Пробатов согласился на этот непосильный план? Ведь если даже я, пробыв так мало в деревне, понял, что все это начинание построено на песке, а не на реальных расчетах, то он-то уж должен был Давно во всем разобраться и не брать на себя то, что не в состоянии выполнить. Он не так честолюбив, чтобы думать о какой-то личной выгоде. Или он по-прежнему, как многие деятели его возраста, верит в магическую силу волевого начала, весь в плену старых привычек и навыков и не может освободиться от того, что стало его второй натурой?»

Константин въехал в знакомый перелесок и перевел меринка на ровный шаг. Здесь было тихо и светло от известковой белизны берез; серым кружевом сквозили на голубом небе набухающие, готовые раскрыться почки, небесно отливали налитые талой водой рытвины. Перелесок еще не окутался дымком первой зелени, а в глубине его стояли уже птичий свист и перещелк.

За поворотом он увидел женщину — она шла не оглядываясь, тяжело отрывая ноги от липкой грязи. Лишь спустя мгновение он понял, что это Ксения, и заволновался.

«Что я вообще знаю теперь о ней? — с горечью подумал Константин.— Что, кроме того, как она вела себя на собрании в Черемшанке и на том постыдном бюро, где ее исключили из партии? Неужели то, что произошло с нею, не открыло ей глаза на все и она снова повторяет чьи-то чужие мысли о том, как выгодно лишить колхозника его коровы?.. А эта несчастная свадьба! И вечные придирки к ней Коробина, который хочет и сейчас сделать ее козлом отпущения... Я-то тоже хорош! Обиделся и не могу поговорить с нею по-человечески!»

Вначале ему казалось, что все, в чем она обвиняла его, было одним вздором, причудой больного и мстительного воображения. Он не хотел думать о том, что было между ними десять лет тому назад — мало ли чего не случается в молодости! Может быть, он был легкомысленным и ветреным парнем, залетевшим сюда по прихоти войны, истосковавшимся по теплу и ласке и готовым признаться в любви любой симпатичной девушке, пошедшей ему навстречу. В конце концов они оба были молоды и беспечны, и Ксения тоже не должна была бросаться первому встречному на шею. Однако скоро он понял, что напрасно так легко освобождает свою совесть от всех укоров, и чем